Михаил В. Гольд.

                   ШЛЕПЕР ОБЫКНОВЕННЫЙ                                      МЕСТЕЧКОВЫЙ

                                                 - Где работаешь?

                                                                                        - На железной дороге.

                                                                                        - И много там наших?

                                                                                        - Нет. Я и шлакбаум.

                                                                                                                        Государственный  и  бытовой  антисемитизм  заставлял  по-дчёркнуто  быть  аидами.  Чувство  от  отца  передалось  мне.  Воздушнокапельным  путём.  Аид — звучит  гордо.  Только  не  надо  нас  записывать  в  бурлящие  сионисты. За  слово  «жид»  постоянно  лез  драться.  Мне  били  морду,  я  размазывал  по  стенке.  В  результате  при  мне  словечко  произносить  перес-тали.  

    На  то  самое  слово  папа  абсолютно  не  реагировал.  Мне — повзрослевшему,  студенту  столичного  ВУЗа  объяснил  ситу-ацию  просто.

    - По-английски — джувеш,  на  немецком — юде,  по-русски — еврей,  на  польском — жид.  На  что  обижаться?

    Но,  если  определял  человека  шлепером  местечковым,  тот  не  мог  переступить  порог  нашего  дома.  Иногда  говорил  о  тех  же  шлеперах  местечковых:

    - Позор  нации.

    Случился  позор  нации  в  его  роду.  Мишпуха,  в  широком  смысле  слова,  практически,  расстреляна.  Уцелели  те,  кто  во-евал.  Какой-то  юродный  брат  отца  выжил  в  Ташкенте.  Все  его  звали  Иоськой.  Даже  я.  Дядя  Иоська.  Трудился  дядя  Иоська  в  баннопрачечном  комбинате.  Мастером.  Генерал  стирающихся  портянок.  Так  отец  определил  социально-про-фессиональный  статус  дальнего  родственника.  Был  здоро-вый,  квадратный  какой-то.  Может,  не  здоровый  и  не  квадра-тный.  Мне  так  казалось  из-за  моего  возраста  и,  соответст-венно,  роста.  Ходил  в  коротких  брюках.  Таких,  что  были  видны  съехавшиеся  в  гармошку  шкарпетки.  Из  коротких  ру-кавов  пиджака  торчали  лапищи.  Но  всегда  при  галстуке,  из  которого  можно  варить  суп.

    Городишко  маленький,  приморский.  Любая  новость  рас-пространяется  по  нему  со  скоростью  света.  Иоська  сразу  узнавал,  что  Вениамин  Бас  на   берегу.  Звонил  в  дверь  по-хозяйски.  Пока  не  откроют.  Это  уже  раздражало  отца.  Папа  принимал  генерала  портянок  в  кухне.  Доставал  из  холодиль-ника  початую  или  нет  бутылку  водки,  делал  пару  бутербро-дов.  Дядя  Иоська  принимал  свой  стопарик,  заедал  бутербро-дом,  начинал  светский  разговор.  Уйти  так  просто  было  бы  откровенным хамством. Не сантехник. К тому  же  родственник.  Правда,  степень  родства,..  но  тем  неменее.  Первым  вопро-сом  программы  всегда:

    - Веня  и  сколько  ты  зарабатываешь?

    - Хочешь  знать  точную  цифру?

    - Таки  не  очень,  но  интересно.  А  шо  ты  привозишь  из  капитализму?  Нам  лектор  из  горкома  говорил,  шо  там  таки  не  очень  рабочему  человеку.     

    - Ты  рабочий?

    - Таки  не  совсем.  Миды,  руководитель  среднего  звена - родственник  поправлял  галстук.

    Отец  уходил,  возвращался  с  четырёхцветной  шариковой  ручкой  в  алюминиевом  корпусе  итальянского  производства  или  парой  турецких  носок.  Клал  перед  родственником.

    - Ихней  водки  нет?

    - Они  не  пьют  наш  керосин.

    Дядя  Иоська  вздыхал  и  честно  съедал  второй  выделен-ный  ему  бутерброд.

    - Ай!  И  ты  знаешь  сколько  стоит  такая  вкусная  колбаса?

    - Знаю.  

    - Шо  ты  говоришь?!  И  как  тебе  цена?

    - Она  не  мне.  Всем.

    Этим  официальный  визит  завершался.  Дядя  Иоська,  нео-быкновенно  элегантно  смахивал  в  карман  пиджачка  дань  Золотой  Орде  и  покидал  нас.  

    Номер  исполняется  не  только  у  нас.  Двоюродные   братья  отца  Лев  Иосифович  и  Александр  Иосифович  тоже  моряки.  Дядя  Лёва,  как  и  папа  штурман.  Командует  судами  Черно-морского  пароходства.  Дядя  Шура — механик-универсал  первого  разряда.  Плавает  стармехом  в  том  же  пароходства.  Хоть  и  язва  на  здоровом  морском  теле,  как  говорит  о  ме-ханиках  дядя  Лёва,  а  всё-таки  моряк.  Иоська  любит  подчё-ркивать  у  пивного  ларька  и  на  работе,  что  два  его  брата  капитаны,  словно  он  сам  достиг  вершины  штурманской  ка-рьеры,   а  третий  хоть  и  механик,  но  ничего.  Их  он  тоже  навещает  с  обносными  визитами.

    Иногда  Иоська  меняет  руку.  Приходит  его  дочь  от  энно-го,  но  действующего  брака.  Девица  грызёт  гранит  науки  по  вечерам  в  школе  рабочей  молодёжи.  Там   на  второй  год  не  оставляют.  Молодёжью  числиться  может.  Рабочей — нет.  Си-дит  дома.  Без  объявления  войны  молча  протягивает  записку,  в  которой  корявым  почерком  констатируется,  что  скоро  зи-ма,  пойдут  дожди,  а  у  Марины  нету  сапог  и  она  не  смо-жет  посещать  школу.  Дайте  шестьдесят  рублей.  Записка  без  обращения.  С  ней  надо  обойти  все  три  адреса богатых  родс-твенников.  Итого — сто  восемьдесят  рублей.  По  тем  време-нам  сумасшедшие  деньги.  Образовательное  нищенство  пов-торяется  каждый  год.  Сначала  давали  по  десятке.  Потом  ни-чего.

    Совпало.  Звёзды  сошлись.  Отцу  случилось  пятьдесят  лет.  При  этом  он  списался  в  отгулы.  Лёва  стоит  в  заводе  на  ремонте,  а  Шура  гуляет  отпуск  под  неусыпным  оком  жены.  Не  редкий,  редчайший  случай!  Есть  предпосылки  хорошо  посидеть  всей  мишпухой.

    Полста  лет  бывает  только  раз  и  это  неповторимо.  Собира-ются  все,  кто  есть  в  наличии  на  момент  юбилея.  Дядя  Лё-ва  с  женой  тётей  Раей.  Знаменитым  гинекологом  не  только  в  масштабах  нашего  городишка.  К  ней  едут  и  из  соседней  области.  

    Дядя  Шура  с  тётей  Нюрой.  Стармех  женился поздно. «Ур-генч»  шёл  по  Севморпути.  Северный  завоз.  Где-то  в  Дудин-ке  иди Тикси  Шура  Иосифович  познакомился  с  интересной  женщиной.  Начальником  рации  судна  Северного  пароходст-ва.  В  СССР  была  знаменитая  женщина  капитан.  Анна  Ива-новна  Щетинина.   Она  не  столько  плавала,  сколько  была  Героем  Социалистического  Труда  и  преподавала  в  мореход-ных  училищах.  Если  выходила  в  море,  то  обязательно  при  дублёре — опытном  мастере,  отбывающим  таким  образом  погар.  Тётя  Нюра,  действительно,  плавала  и,  действительно,  начальником  рации.  Ещё  здорово  управляется  с  косым  пару-сным  вооружением  и  хорошо  готовит.  Особенно  рыбу.  Дядь-ка  женился,  приволок  молодую  к  нам  в  городок.  Устроил  на  портовую  радиостанцию.

    - Никакого  моря,  никаких  пароходов!- заявил  стармех.

    Нюра  приняла  свои  меры.  Халамидник  Шура — истинно  национальных  размеров  и  характера.  Метр  с  кепкой  в  высо-ту,  худобы  неописуемой.  Большой любитель погулять и  поша-лить.  Нюра  с  флотской  решительностью  прикончила  эти  ра-звлечения  на  корню.  Иногда  Шура  Иосифович  пробует  дё-рнуться,  но  так — рефлекторно.  И  ничего  хорошего  из  это-го  не  случается.

    Стол — уже  тогда  таких  не  было  в  истории.  Меня,  чест-но  говоря,  в  этой  гастрономической  фантастике  интересовал  только  салат  Оливье,  хотя  правильней  о  нём  говорить  «Сто-личный».  Его  приготовили  целую  миску  и  я  спокоен.

    Выпили  здоровье  имениника,  присутствующих  и,  обязате-льно,  за  тех,  кто  в  море.  Стоя.  Дядя  Лёва  спел  под  мамину гитару  «Аглеселе  лехаим».  Выпили  лехаим.  И раздался  длин-ный,  хозяйский  звонок  в  дверь.  Все  поняли,  что сейчас при-ключится.  Капитаны  вздохнули,  механик  уже  открыл  рот  комментировать  ситуацию.  Тётя  Нюра  начеку.

    - Цить,  я  сказала.  Тут  нет  твоих  мотылей  и  кочегаров.  Только  культурные  женщины.

    - А  шо, - не  сдаётся  машинная  команда,- они  таких  слов,  как...

    - Цить  сказала!

    Папа  пошёл  открывать.  На  пороге  позор  нации.

    - Веня,  я  пришёл  поздравить...

    Капитан  дальнего  плавания  думал,  что  его не обойти.  Оче-нь  зря.  Иоська  при  своих  размерах  умудрился  шмыгнуть  у  него  под  рукой  и  пристроился  к  столу.  Забыл  поздоровать-ся.  Сильно  оголодал. Лапами  с  трауром  под  ногтями  соору-дил  бутерброд  с  белужьей  икрой.  Сверху  положил   кусок  окорока.  Быстро  в  тарелке  изобразил  Эветест  еды.  Налил   фужер  «Столичной»  в  экспортном  исполнении.  

    - Ну,  шо...  таки...  значить!-видимо  это  и  есть  поздравле-ние.

    Всё  происходит  в  мёртвой  тишине.  Шумно  выпил.  Жадно  зачавкал.

    - А  шо  молчим?- удивился  он  с  набитым  ртом.- Праздник  невроко!

    Одолела  громкая  икота.  Жрать  не  переставал.  Понимал —  счастье  мимолётно, долго  не  продлится.  Наверное,  генерала  стирающихся  портянок  уже  выкидывали  из  приличных  до-мов.  У  нас  должно  случилось  тоже.  Папа  встал.  Иоська  понял,  как  надо.  Продолжая  ика-ть,  с  сожалением  оторвался  от  стола.  Ему  ещё  хотелось.

    На  следудющий  день  мастер  баннопрачечного  комбината  заскочил  к  нам  на  коротке.  В  обеденный  перерыв,  справед-ливо  полагая,  что  всё  вчера  сожрать  не  смогли.  Есть  чем  поживиться.  Очень  удивился,  что  папа  в  дом  не  пустил,  а  вышел  к  нему  на  лестничную  площадку.

    Больше  дядю  Иоську  я  не  видел.  Даже  в  городе.  Во  всяком  случае  нас  обносить  перестал.  Потом  узнали,  что  Иоська  развёлся  и  с  этой  женой.  Звали  её  Мурой.  Женился  на  Мусе  из  Сочи.  У  Муси  большой  дом  и  дядя  Иоська  поехал  «держать  курортников».

    Как  не  оттягивай  моцей  шабат,  он  всё  равно  обязательно  придёт.  После  него  настанет  ём  ришон.  Значит — работа.  В  мои  годы  уже  хочется  полежать,  а  не  задрав  хвост,  к  шес-ти  тридцати  лететь  на  завод.  Что  делать,  когда  до  пенсии,  как  до  Берлина  пешком.

    Дочке  срочно  надо  купить  какую-то  шматес  в  кеньоне  на  каком-то  цомете.  При  маминой  консультацией.  Их  туда  дол-жен  доставить  зять.  Мне  поручены  два  лидера  олям  тах-тон.  Одному  семь  с  половиной  лет  от  роду,  другому — пять.

    Они  зашли  в  квартиру,  огляделись.  Кроме  сабы-демократа  и  либерала  в  вопросах  внешней  политики  никто  мешать  не  будет.  Это  радовало.

    - Беседер.- сказал  старший.

    Младший  запустил  пробный  шар.  Скинул  на  пол  фламас-теры,  приготовленные  для  рисования,  заявив  при  этом.

    - Балаган!

    Тут  же  получил  едва  ощутимый  подзатыльник.  Почесал  тыковку  и  изменил  своё  мнение

    - Эйн  балаган.- собрал  фламастеры.

    Жизнь  началась.  Читали  книжку,  смотрели  телевизор,  иг-рали  в  компьютере  и  в  мифлесет.  Настала  очередь  махбуим.  И  тут  раздался  длинный,  требовательный  звонок  в  дверь.  В  Израиле  так  не  звонят.  Пошли  открывать.  Младший  слева,  старший  справа.  Я — посередине.  То,  что  нам  открылось  стоит  описать.  Старший  поправил  очки  на  носу.  У  младше-го  автоматически  округлились  глазки.  Хотя  оба  цабры — ко-ренные  израильтяне  и привыкли  к  еврейской  демократии,  то  есть  к  такому!..

    Женское   тело   средней  упитанности.  Такой,  что  не  толс-тое  и  не  выглядит  худым.  Лицо  разглядеть  не  удалось.  Густо  заштукатурено  косметикой.  Губы  и  груди  от  души  на-биты  селиконом,  ресницы  наклеены.  Возраст  ориентирово-чно  где-то...  до  тридцати точно.  На  тело  накинута  то  ли  об-резанная,  то  ли  оборванная  майка.  Так,  что  сверху  вывали-ваются  селиконы,  снизу  всё  видно  от  мечевидного  отростка.  Там,  где  уже  невозможно   по  гигиеническим  причинам — хутини.  Но  раз  к  этим  хутини  пришпандорены  карманы  из  джинсового  материала  с  фирменной  пуговицей  на  самом  том  месте — это  уже  шорты.  На  ногах  шпилькоплатформа...  На  такой  не  ходят.  В  руке  пелефон  абсолютно  сумасшед-шей  расцветки.

    Чего  там  внуки.  Я  приобалдел.

   -  Э...  Шалом.-  прохрипело  прокуренным  голосом.

    - Убраха.- ответил  я.

    Удивлённо  уставилась  на  меня.

    - Э-э-э... - видимо  запас  иностранщины  иссяк.  Ткнула  в  меня  пальчиком  с  наклеенным  ногтем.

    - Бас?

    - Бас.

    - Я — Анжелика  Петрова.

    - Это  кто?-тупо  спросил  я.

    - Дочь  Марины  Моргулис.

    - Я  с  ней  знаком? 

    - С  мамой?

    - Да.

    - Не знаю.

    - Тогда  что?

    - Мне  точно  сказали,  что  мы  родственники.

    - Кто?

    - Пельцы

    С  этими  познакомился,  когда  последние  приехали  в  Изра-иль.  Всеми  ртами  решили  пожить  у  меня  и  за  мой  счёт  неопределённое  время.  Очень  удивились,  когда  этого  не  слу-чилось.  Тоже  родственники.

    - Шикарно.  И?

    - У  тебя  можно  пожить?..  Или  денег  дай.

    - Зачем?

    - Чё?

    - Денег.

    - Жить  на  что-то  надо. 

    - Поработать  не  пробовала?  

    - Я  модель.  Получу  контракт — отдам.

    - Века?

    - Чё?  

    - Контракт.

    - Слышь,  даёшь  денег  или  я  пошла.

    - У  меня  хозе  с  банком  Израиля.  Он  не  работает  на  заводе,  я  не  даю  ссуды.

    Что-то  поняла,  но  не  сдалась.

    - Машина  есть?

    - Нет.-честно  вру  я.

    - Мне  в  Ришон  надо.  Там  тоже  какие-то  родственники.

    - Пельцы  не   дали?

    - Откуда.  Все  сидят  на  безработице.  Этой...  как  её...

    - Битуах  Леуми.

    - Ага.

    - Счастливые.

    - Сказали,  что  ты  богатый.

    - Очень.  Аж  самому  завидно.

    Она  повернулась  и,  вертя  голыми  ягодицами  направилась  к  лифту.  

    Мы  продолжили  прятки.  Глядя  в  белую  стену,  меня  осенило.  Моргулисом  был  дядя  Иоська — генерал  стираю-щихся  портянок  и  держатель  сочинских  «дикарей».  Марина — его  дочь  без  сапог.  Вот  откуда  прилетело.  Столько  лет  прошло!  Методы  остались  те  же.  Обнос  богатых  родствен-ников.  Или,  хотя  бы,  сердобольных.

    - Ну,  ма?- раздалось  из-под  дивана  в  салоне.  Народ  требует  продолжение  банкета. - Тихапес.

    Большой Тель-Авив. апрель 2018.