Михаил В. Гольд.

                           УЕЗЖАНТЫ

                                                                                    

     Стрелки  бегут  по  кругу,  догоняя  друг  друга.  Маятник  качается  из  стороны  в  сторону.  Понятно,  что  ехать  надо.  Важно  куда,  хотя  аиду  лучше  всего  в  дороге.

    Крутимся  в  шикарной,  большой,  уже  проданной  четырёх-комнатной  квартире Шикерманов.  Зиновий  Вениаминович  Шикерман  или  просто  Зямка — мой  старший  и  троюродный  брат.  Родство,  так  себе,  на  двоечку. Но  у  аидов  все  братья  и  дальних  родственников  не  бывает.

    Утро  начинается  традиционно.  Говоря  железнодорожным  языком,  графиком.  Шикерманы  укладывают  багаж  в  два  громадных  деревянных  ящика,  стоимостью  каждый  в  сто  двадцать  всепробиваемых  долларов  США.  В  цену  включе-ны  не  только  зробленые  топором  вместилища  еврейского  счастья,  но  и  НДС,  таможенные  хлопоты,  прочие  взяткопри-нимающие  органы.  Полный  сервис,  как  в  похоронном  бюро.

    Двадцатилетняя  красавица  Лялька  наряжается,  красится,  плотно  усаживается  на  подоконник.  С  возвышения  удобно  наблюдать  весь  этот  бардак,  комментировать,  парить  над  мирской  суетой.  Единственное  чем  умудрилась  обзавестись  моя  племянница  в  жизни — фамилией  Иванова  от  стремите-льно  неудачного  брака.  Все  свои  полгода  он  болел  и  вели-колепно  окочурился  разводом.  Правда,  попользоваться  ши-карной  в  национальном  плане  фамилией  Лялке  не  очень -то  пришлось.  Ляля  Зиновьевна  Иванова — еврейка.  Звучит!  Тем  более  в  израильском  посольстве.  Теперь  она  всё  при  той  же — Шикерман.

    Я  ниже.  У  стены.  Зямка  у  ящика.  Исходная  позиция  же-ны  и  матери  Идочки  рядом  с  кучей  дорогого  сердцу  барах-ла.

    Начали.  Время  пошло!  Идочка  берёт  что-нибудь  в  руки,  рассматривает,  шмыгает  носом,  доводит  до  сведения  присут-ствующего  собрания  историю  данного  раритета  после  чего  антиквариат  обретает  своё  почётное  успокоение  в  ящике.  Судя  по  рухляди,  история  семьи  Шикерман  бедная  и  блед-ная.  Рубежи  и  вехи  её  связаны  с  зямкиной  кандидатской  диссертацией.  Сколько  себя  помню,  он  не  на  жизнь,  а  на  смерть  сражался  с  ней.  Укокошил  в  девяностом  году,  в  ко-нце-концов  получив  учёную  степень.  Уже  тогда  она  оказа-лась  никому  не  нужна  и  потеряла  свою  престижную  и  мо-ральную  привлекательность.  Зиновий  Вениаминович  мог  умиляться  ею  в  одиночку  или  выставить  на  всеобщее  обоз-рение.  Результат  один  и  тот  же.

    При  причитаниях  и  всхлипываниях  над  ящиком  растёт  куча  барахла,  а  гора  на  полу  не  имеет  тенденции  к  умень-шению.  Неожиданно  Зямка  срывается  с  места  и  приносит  небольшой  электродвигатель.  Деловито  пытается  пристроить  его  туда  же. Всё,  терпение  лопнуло.  Отрываюсь  от  стены,  где  подпираю  когда-то  дефицитные  финские моющиеся обои.

    - Это  что?

    - Немецкий  киловаттник,-Зямка для наглядности опять  берёт  агрегат  в  руки. - Очень  хорошая  штуковина.

    Далее  следует  совершенно  душещипательная  история,  как  слямзил эту  абсолютно  необходимую  в  быту  штуковину  то  ли  в  своём  ныне  присном НИИ,  то  ли  выволок  из  команди-ровки  с  какого-то  завода.

    - Куда  думаешь  приспособить?

    - Мало  ли,..- в  Зиновии  Вениаминовиче  просыпается  млад-ший  научный  сотрудник,  состарившийся  до  старшего  инже-нера. - В  стиральную  машинку  или для  вентилятора...

    - Замечательно.  Всё  гениальное  просто.  «Бош».  «Сименс»,  «Индизит» и прочие  сволочи  помрут  от  зависти.  Точить  ножи — лучше  не  придумаешь.  Это будет  твой  бизнес  в  Израиле?  То-очить  ножи,  но-ожницы? 

    - Вообще  сдурел!!!- чувствуя  мою  солидарность  выпускает  коготки  Идочка. - Сколько  вещей  не  уложено,  он  железяки  тянет!

    - Идочка,-спрашиваю  самым  сладким  голосом,  на  который  способен,  зачем тебе  коллекция  дуршлагов?

    Она  задыхается  от  праведного  гнева.  Вот-вот  инфаркт.  Не  на  дачу  переезжаем.  Бросать  годами  нажитое?  Правды  ради  надо  заметить,  что  не  всё  кроме  киловаттника  и  диплома  наживали  Ида  с  Зямкой.  Из  пламенной  пятиминутной  речи  узнаю,  что  таких  кружек  в  Израиле днём с огнём не  сыскать.  Вынужден  признать  её  правоту.  Этих  металлических  кружек  производства  Нижнетагильского  вагоностроительного  завода  с  отбитой  временем  эмалью  в  Израиле  нет,  не  было и нико-гда  не  будет.  Я  упрям.  Заявляю,  что  иду  заказы вать  себе  билет  до  Бен-Гуриона.

    - Жора,  я  с  тобой,- раздаётся  с  подоконника.

    Страшнее  угрозы  придумать  нельзя.  Я — единственная  реальная  и  твёрдая связь  семьи  Шикерманов  с  Израилем.  Дело  попахивает  керосином.  Зямка  тихо  выскальзывает  из  комнаты  пережидать  бушующего  меня.  За  свои  пятьдесят  пять  лет  твёрдо  усвоил — покорное  теля  двух  маток  сосёт,  поэтому прожил в определённом  комфорте.  Пару  раз  в  жизни  попробовал  топнуть  ногой. Из  этого  вышел  один  большой  цурыс.  Больше  не  хочет.  Идочка, не смотря на всю  миниатюр-ность  и  хрупкость,  тверда  характером,  за  так  флаг  не  спус-кает.  Братская  половина  бросается  к  телефону.  Его  в  их  ра-згроме  ещё  найти нужно.  Нюх  у  неё  легендарного  Мухтара.  Безошибочно  идёт  в  угол,  где  под коробками,  тряпками,  чё-рт  его  знает  чем  покоится  средство  связи.  Тратим такую до-рогую  валюту  на  разговор  с  моей  мамочкой  в  офисе  север-ного  Тель — Авива.  Идка  вся  из  себя  несчастная.  Специаль-но  ноет  в  микрофон,  аккомпонируя  себе  хлюпающим  носом.

    - Беллочка,  это  я — Ида.  Собираемся.  Скажи,  дорогая,  у  меня  почти  новая шуба  под  котик...  Да... Рейтузы-ы?  Тёплые  с  начёсом...  Обязательно  салатового  цвета?..

    Пауза,  потом  трубка  попадает  ко  мне.

    - Ну?-спрашивает  мамумя  голосом  следователя  областной  прокуратуры.

    - Скоро,-докладываю я. Выслушиваю полный  пакет  рекомен-даций. Интересно, как мама представляет себе  их  выполнение?  Она  думает,  что  уехала  вчера  и  ничего  в  этой  стране  не  изменилось.  Между тем прошло семнадцать лет Очень  хочется  напомнить  это  израильскому  адвокату  Коган.  Кладу  трубку,  со значением  смотрю  на  Иду.  Вид  у  неё  совершенно  затрав-ленный.  Доверенным лицом  международной  общественности  выбрасываю  из  ящика  киловаттник, кружки  и чугунные  коло-сники  для  печки.  Мне  активно  помогает Лялька, покинувшая  для  этого  святого  дела  свой  насест.  Ну,  кто  мне  скажет от-куда  у  молодых  такая  страсть  к  разрушению?  Сплошной  бо-льшевизм.  Справился.  Тринадцать  ноль,  ноль.  Пора  обедать.  Питаюсь  в  кафешке  «Орион»  Я привык.  Ко  многому  привы-каешь  за  годы,  проведённые  в  дороге,  поэтому машинисты  так  ценят  домашнее  тепло  и  уют.

    - Ты  куда?- за  мной  фурией  вылетает  Лялька.

    - Питаться.

    - Я  с  тобой.

    - Дома-то  чего  не  кушается?

    Лялька  плотно  положила  на  меня глаз. Точнее — обложила.  Не  знаю,  чему она  училась  в  местном  ульпане  «Алеф»  два  года,  но  то,  что  браки  между родственниками  у  евреев  не  считаются  кровосмешением,  усвоила  очень  твёрдо.  Правда,  родство  наше — три  ботинка  по  карте,  а  вот  мои  тридцать  семь полновесных  годика  никуда  не  деть.  Из-за  меня  она  сейчас  будет  потреблять варево  орионовского  кашевара.  Не  самое  худшее  в подлунной вселенной, но до куриных  котлеток  производства  Идочки  очень  и  очень  далеко.  Подвиг, как есть  подвиг,  побей  меня  Бог!  Моцарт  так  спокойно  не  выкушал  свою  чашу яда,  как  Лялька  потребляет  враждебную  её  орга-низму  кухню.  При  этом  мило улыбается  и  щебечет.  После  чего тащит  меня  по  магазинам,  заявив,  что  она совсем  голая.

    - Как  тебе?-спрашивает  Лялька,  вертя  в руках странную  ко-нструкцию, из  пары  тоненьких  резинок  и  микротреугольнич-ка  ткани.

    - Чудесно.  А  что  это?

    - Трусики.

    - Ну  да!  Мне  нравится.  Смело,  авангардно,  сексуально.  У  тебя  попка  мёрзнуть  будет.

    - Для  тебя  стараюсь.

    - Оценил.

    Я,  действительно, оценил насколько плотно за меня  взялись.  Значит  буду внимателен.  Гормоны  у  неё  играют  что  ли?

    Возвращаемся  вместе  с  Зямкой,  который  был  в  областном  отделении  «Сохнута»  и  городском  еврейском  обществе,  что,  практически,  одно  и  тоже.  Их  он  посещает  ежедневно  ради  последних сплетен оттуда и свежей прессы из здесь.  Традицио-нно  новости  плохие,  пресса — бодрая.  Денег,  выплачиваемых министерством  абсорбции  не  хватает.  Советские  дипломы не  признаются.Язык выучить невозможно.  Вдобавок  ещё  хорошо  иметь и английский. Приходится  сразу  идти  работать.  Работы  все  тяжёлые.  Правда,  какой-то  Шапиро выплачивает  стипен-дии  всем  кандидатам  и  выше.  Всё  вместе  ещё  так-сяк. Все,  кто  там,  мечтают  уехать,  то  есть  в  Канаду. С ней  проблемы.  Едут только набравшие  какие-то  очки  или  баллы.  Набравшие  уже  хотят  дальше.  Где  это  дальше,  никто  не  знает.  Идочка  готова  обрушиться  обмороком на  диван — единственную  ме-бель  оставшуюся  в  доме.

    - Надо было проситься в Германию,- назидательно  произно-сит  Ида.

    - Ещё  не  поздно,- соглашаюсь  я.

    - А  кто  у  нас  там  есть?-скорбит  до  слёз  мой  брат.

    - У  тебя  в  Америке  родной  брат.  Ну  и  что?

    - Ты  была  там.  Ну  и  как?

    Вечер  вопросов  и  ответов  грозит  перерасти  в  ледовое  побоище  кухонного масштаба.  Ситуацию  разряжает  Лялька  самым  неожиданным  образом.

    - Везде  хорошо,  где  Шикерманов  нет.  В  Америке  один  уже  есть.  В  Израиле  скоро  будут.

    - Кто?

    - Мы.

    Устами  младенца,  как  известно  глаголет  истина.   

    Ида  остаётся  на  историческом  диване — стеречь  чужую  недвижимость  и  собственные  ящики.  У  моих  родственников  твёрдое и радостное убеждение, что  их  обязательно  обворуют.  Остальные  отправляются  пить  пиво.  Его  пьём  там, где ночу-ем.  В  моей  бывшей  квартире.  Она  тоже  продана.  Однако,  мне  повезло.  Её  купил  мой  одноклассник  Витя  Патесон  по  фамилии  Круглов.  Мы  восемь  лет  провели  за  одной  партой.  Были  не  разлей  вода.  Потом  наши  пути  разошлись.  Я  учил-ся  служил  работал.  Он отбывал.  Не  успевал  отмотать  один  срок,  а  уже  корячился  следующий.  Теперь Патисон крупный  бизнесмен.  У  него  есть особняк, вяленая любовница и  прочие  атрибуты  крутой  жизни.  Квартиру  прикупил  для  вложения  денег  в  недвижимость. Пока не знает, что с ней делать и  оста-вил меня в ней до отъезда. А я пустил ночевать  Шикерманов.  

    Вечерами  заходит  премилый  старик  Норкин.  Может  быть  Рувим  Аронович вовсе и не милый, а просто я люблю  стариков  за мудрость. Не  всех,  конечно,  потому  что  мудрость — штука  коварная.  Или  она  есть,  или  полный    маразм.  Чаще  второе.

    Лялька  каким-то  чудовищным  маневром  оказывается  у  меня  под  боком,  хотя  устраивалась  совсем  с  другой  сторо-ны  стола.

    - Что  вы  такой  грустный,  Зиновий  Вениаминович?  Поверь-те  старому  аиду,  таки  тут  перспективов  нету.  Уезжайте.

    Зямка  тяжело  вздыхает.

    - Сегодня  на  улице  встретил  Сеньку  Бренера.  Или  он  мой  ровесник,  или  я чуть старше. С детьми, внуками и  правнуками  едет  в  Израиль.  Очень  доволен.  Говорит — наши  старики  получают  там  такую  пенсию,  как  здесь  зарплата  министра.  Собирается  с  неё  детям  помогать.

    Зямка  ещё  раз  демонстрирует  всю  глубину  скорби  еврейс-кого  народа.

    - У  нас  нет  дедушки.

    - Почему  вы  не  едете,  Рувим  Ааронович?- Спрашивает  Ля-лька,  отворачивая Ноткина  на  себя.  Теперь  братец  может  на-слаждаться  всем  горем,  свалившимся  ему  на  голову.

    - Кому  нужен  одинокий  алтер  какер, стоящий над  собствен-ной  могилой, деточка?

    - Израиль  принимает  всех  евреев.

    - Конечно,  но  надо  и  честь  знать.

    - Значит,  у  вашего  Сеньки  нет  чести?

    - Прежде  всего  у Семёна Менделевича есть семья. Он  очень  обидится,  если услышит  ваши  слова. Честный человек,  сотру-дник  милиции.  Имел  звание  старшины  и  нёс  службу  на  Первом  градском  пляже.  Сейчас  на  его  месте  набережная.  Словами  всего  не  обскажешь.  В  те  времена  на  пляжах  игра-ли  в  волейбол,  в  воде  строили живые пирамиды,  купальники  были  чуть  закрытие,  а милиция  ходила  в  синих  галифе  с  красным  кантом,  в  скрипучих  сапогах  и очень  напоминала  донских  казачков.  Среди  загорелых  тел,  весёлого  смеха,  бе-ззаботного  настроения  перемещается  маленький  человек  при  полном  параде, планшетке  и  потом  из-под  фуражки.  Его  ко-сенькие  глазки  зорко  следят  вокруг.  Он выбирал самую  кра-сивую,  спортивную,  раздетую  молодайку  и  неотступно  сле-довал  за  ней.  Хулиганы  могут  творить  что  угодно.  Ломать  лежаки, переворачивать  грибки,  в конце-концов поджечь  наше  Чёрное  море.  Можно звать  милицию  сколько  вам  заблагорас-судится.  Старшина  Бренер  ведёт  наблюдение.  Как  только  объект  бросала  на  песок  вишнёвую  косточку  или  фантик  от  конфетки  старшина  оказывался  на месте и начинал  воспитате- льную работу.

    - Мадам!- орал  он,  словно  оглашённый  хриплым  фальце-том  на  весь пляж.  К женщинам  Семён  Менделевич  обращае-тся  в  староеврейской  манере  на французский манер. - Мадам!  Со  стороны  я  вижу  в  вас  культурным  человеком. Что  вы  се-бя  так  позволяете?  Вчера  для  полного  культурного  отдыха  граждан  на  всех  тут завезли плевательницы из такого  дефици-тного  оцинкованного  железа.  Ну,  чистое  золото!

    Проработка  продолжалась  пока  жертва  не  краснела  от  корней  верхних  волос до  корней  нижних,  я  извиняюсь.  Пра-вонарушительницу  брал  на  поруки  крепкий  пляжный  колле-ктив.  Бренер  с  чувством  выполненного   долга  шёл  искать очередную  жертву.  Благо  народ  на  пляже  постоянно  мигри-рует.  Когда  Семёна Менделевича  с  большим  трудом  и  почё-том  таки  выгнали  из  милиции  на  полный  пенсион  с  заслу-женным  отдыхом,  он  с  пляжа  уйти  не  смог.  Устроился спасателем.  Подозрительно  очень,  но  Сеня  плавать  всё-таки  не  умеет.

    Рассказчик  Норкин  замечательный.  Даже  Зямка  на  минуту  вынырнул  из своего  минора.

    - Вы  смелый  человек,  Рувим  Ааронович,  раз  шутите  в  такое  время.

    - Что  вы,  что  вы,  Зиновий  Вениаминович!- Норкин  от  избытка  чувств  замахал  руками.- Во-первых,  были  времена  и  пострашнее.  Во-вторых,  вы  видели абсолютно  смелого  че-ловека? Я  нет.  Боятся  все.  В  большей  или  меньшей степени,  но  боятся.  В  моём  положении,  состоянии  здоровья  бояться  чего-нибудь  или  кого-нибудь,  я  извиняюсь, смешно.  Всё,  что  имело  произойти  в  моей  жизни  самого  страшного,   состоя-лось.  Боялся,  что  придёт  НКВД  и  заберёт  моего  старенько-го  папу.  Мой  вечно  работающий  папа  был  не  просто мас-тером-скорняком  киевского  мехового  ателье.  До  той  памят-ной  ночи,  когда в  самый  раз,  он  был  поставщиком  Двора  Его  Императорского  Величества. Шил  мохнатые  шапки  для  лейб-гвардии  Атаманского  полка.  Поэтому  во  времена  погро-мов,  столь  любимых  коренным  населением,  наш  двор  охра-нял  разъезд  из  состава  сотни,  расквартированной  в  Киеве.  Я  чуть-чуть  ошибся.  Мой  старенький  папа,  моя  добрая  ма-ма,  брат-инвалид,  сестра-красавица,  её малолетние  дети — все!  Расстреляны  в  Бабьем  Яру.  Их  прятала  простая русская  женщина.  Княгиня...  или  графиня.  Её  расстреляли  вместе  с ними.  Их  выдал  директор  ателье.  Партиец,  профсоюзный  ак-тивист,  энтузиаст ОСОВИАХИМа  и  ворошиловский  стрелок.  Боялся,  что  меня  собьют.  Упаду, но  останусь  жить  обгоре-лый  и  покалеченный.  Кому  полный  инвалид  нужен? Меня  сбивали  очень  удачно.  Я  умудрялся  дотягивать  до  своих  окопов  и там бацался. Оказывается неоднократно заштопанный, вполне функционирующий я так и остался  невостребованным.

    - Рувим  Ааронович,  вы  не  боялись  попасть  в  плен?-удив-ляюсь  я.

    - Георгий  Натанович,  это  был  идеальнейший  выход.  Имей-те  в  виду,  что немцы  народ  аккуратный  и  педантичный.  По-падался  к  ним  сильно  покалеченый — его  просто  пристрели-вали.  Без  всякой  очереди  и  бюрократической  волокиты  при-ходовали  евреев,  коммунистов,  лётчиков.  Я  был просто  нахо-дкой для  их  бухгалтерии.  Одной  пулей  выполнялся  план  на  троих.

    - Жить  хотелось?

    - Ого!  Я  был  мальчишка.  Просто  мальчишка  с  орденами.  После  войны  боялся,  что  меня  сгноят  в  лагерях,  как  безрод-ного  космополита  и  пособника  мирового  империализма.  Со  мной  обошлись  мягко.  В  пятьдесят  втором  дали  ногой  под  туда,  я  извиняюсь.  Наверное  пожалели.  Сбитых  немцев  у  меня  побо-лее  чем  у  некоторых  Героев  Советского  Союза.  Хотя  кого  тогда  жалели... Остался  Ноткин  при  полном  пара-де:  в  кителе с орденами, без специальности, а значит без  хлеба  и  крыши  над  головой.  И  ни  одной  родной  души.  Так-то...

    - А  дальше,  Рувим  Ааронович?- Лялька  просто  ест  глаза-ми  старика.

    - Что  «дальше»,  деточка?  Этот  город  у  моря,  судоремонт-ный  завод,  длинная  очередь  за  дипломом  на  заочном  отде-лении  института,  главный  бухгалтер.  Опять  боялся.  Боялся,  что  сделаю  ошибку  в  этих  бесконечных  бумажках, официа-льно  именуемых  финансовыми  документами  и меня  наконец-то  посадят. Так  прошла  жизнь.  Теперь  ничего  не  боюсь  и  что-то  не  хватает,  честное,  благородное  слово.

    Спускаю  поезд  в  «Александрополь-главный».  Станция  по-строена  в  нарушении  всех  норм,  указанных  в  Правилах  тех-нической  эксплуатации  железных  догог  СССР.  На  затяжном  уклоне  и  в  кривой.  То  ли  станцию  строили  раньше,  или  правила  писали  позже.  Несёт.  Второй  ступени  торможения,  как  не  бывало.  Стрелка  скоростемера  с  упорством  Сизифа  дрожит  у  цифры  пятнадцать.  Интуитивно  упираюсь  ногами  в  пол  кабины.  Красный  сигнал  светофора  начинает  расти  с  фантастической  скоростью.  Сильно  дёргает  за  «хвост».  Ещё  и  ещё  раз.  Взяли!  Тормоза  схватили!!!

    Не  за  «хвост»  дёргало.  Меня  за  ногу.  Открываю  глаза.  У  дивана  стоит  Лялька,  закутанная  в  одеяло.  Судя  по  времени  суток  и  намерениях  всё  той  же  Ляльки,  под  одеялом  мало  что  есть  из  одежды.

    - Не  могу  уснуть.

    - Бессонница  в  компании  переносится  гораздо  легче.  Пове-рь  моему  богатому  опыту. 

    - Жор,  почему  Шикерманы  говорят,  будто  тебе  легче.

    - Им  с  подвала  виднее.  Ты  почему  родителей  называешь  по  фамилии?

    - Шикерманы,- упрямо  и  твёрдо  произносит  Лялька.

    Памятуя  её  способность  моментально  оказываться  не  там,  где  её  хочется видеть.  Учитывая  её  же  нездоровый  интерес  к  моей  скромной  персоне,  встаю. Делаю  это  весьма  своевременно.  Лялька  уже  на  моём  месте, в горизонтальном  положении.  Устраивает  подушку  так,  чтобы  голове  удобно  и  меня  видеть Подхожу  к  окну,  закуриваю..

    - Ты  надолго?

    - У  тебя  так  хорошо,..- строит  мне  сонные,  но  глазки  доч-ка  Шикерманов. - Мы,  в  принципе...

    - Нет.  Даже  в  принципе.  Я  прекрасно  расслаблюсь  в  крес-ле.  Мне  приходилось  проводить  ночи  в  креслах  стольких  кабин,  что  остаток  сегодняшней — просто  мелкие  брызги.  Спи.

    Лялька  строит  мне  сонные,  но  глазки.  Чтобы  ночь  не  ка-залась  бесконечной, не  мучила  неудобным  креслом  или  жёс-тким  стулом,  необходимо  чем-нибудь занять окаянную  голову-шку — рецепт  всех  времён  и  народов.  Быстро  нахожу тему --Шикерманы.

    Дядя  явился  свету  на  такой  бессарабской  окраине,  что  самые  продвинутые балагулы  не  знали  туда  дороги.  Тучен,  высок,  широк,  отчаянно  смугл и  горбонос.  Носит густые  усы.  Обладает  громадной физической  силой  и  басом  сродни  пароходному  тифону.  Характером напоминает  старую  мину  в  проржавевшем  корпусе.  Общение  с  ним  выглядело хождени-ем  с  завязанными  глазами  по  минному  полю.  Справлялась  с  дядькой только  сапёр-самоубийца  тётя  Рива.  Его  жена.  Ос-лепительной  красоты  была женщина.  Лялька  в  неё  пошла.  Любил  её  дядька  самозабвенно.  Звали  его уменьшительно — Веня.  Очень  мало  походил  на  аида.  На  кого  угодно,  но  бо-льше  на  цыгана.  Клиенты  мастерской так его и  воспринимали — цыган Венька. На  обязательную  табличку:  «Ответственный  за  цены  Шикерман  В. М.» - внимания  не обращали. Жид  Ши-керман В. М. третирует бедного  Веньку  и  не даёт заработать  копейку.  Между  тем  дядя  Веня  был  МАСТЕРОМ  

    - Ай!- с  горечью  говорил  он. - Разве  клееная  туфля  вещь?  Дешёвая  рыбка — паршивая  юшка.  Туфлю  надо  работать  с  любовью.

    Работал  с  любовью.  Вообще  был  убеждён,  что  сапожник — та  ось,  вокруг которой  вращается  жизнь.  Однако  своих  сыновей  Бориса  и  Зямку  распихал  по институтам.

    Старший  закончил  МАДИ.  Московские  институты  готовят  в  первую  голову личностей  творческих,  а  уж  потом  всяких  там  специалистов.  Боря  Шикерман как  раз в первую  очередь.  С  инженерным  дипломом  мыкался  по  всяким  московским  углам,  тыкался  на  каких-то  курсах,  отирался  на  столичных  киностудиях,  мыслил  себя  великим  режиссёром.  В  конце-ко-нцов  каким-то сложным и не менее фантастическим  кульбитом  оказался  в  Мекке всех авантюристов — Америке. Всё  приклю-чилось  где-то  в  конце  шестидесятых  годов.  Голливуд встре-тил Борю без цветов и  фанатизма.  Думать  пришлось  серьёзно.

    Боря  с  его  нетрадиционной  творческой  ориентацией  был  постоянно саднящей  занозой  в  родительских  сердцах.  На  традиционный  вопрос  знакомых:

    - Как  дела  у  Бори?

    Следует  традиционный  ответ.

    - Спасибо.  У  Бори  всё  хорошо.

    Конечно,  мало  кого  интересовало  положение  полузабытого  у  нас  Бори  Шикермана.  Даже,  если  у  него  всё  плохо,  для  нас  ни   холодно,  ни  жарко.  Наступить  на  больную  мозоль  мамы  с  папой  слишком  умного  Бори — совсем  другое  дело!  Поэтому  Зямку  определили  в  местный  политех,  чтобы  не  развились у  ребёнка  творческие  способности.  Пять лет  Зямка  честно  отбыл  на  картошке, отсидел  на  комсомольских  собра-ниях  отстоял  вахты  памяти.  За  что  получил диплом.  После  чего  дядька  пристроил  чадо  в  НИИ  сельскохозяйственного  машиностроения.  Таковым  ни  в  городе,  ни  в  области  никто  не  занимается.  Однако,  научная  мысль  в туда  била  ключом.  Гаечным.  И  в  разных направлениях.  По  этой  причине  Зямка  не  мог  нанести  родине  ощутимый  урон своими  знаниями.  Двигать  науку  вперёд  неожиданно  понравилось.  Всё,  как  в родной  Альма  матер.  Яблоки  в  колхозе, овощебаза,  собрания  и  стенгазета.  В рабочее  время  можно  сыграть  в  шахматы,  ходить  на  перекуры  в  коридор,  посещать  туалет  сколько  душе  и  мочевому  пузырю  с  кишечником  угодно.  Можно  от-лучаться,  правда  не  на  долго.  Только  до конца рабочего  дня.  Платили мало,  даже  по  тем  скромным  временам.  Иногда  от-правляли  в  командировки по местам того самого  сельскохозяй-ственного  машиностроения. Учёные  должны хотя бы  ориенти-роваться  где  и  чего  вытворяется.  Зямка  пребывал  в  гордом  одиночестве.  Вопросы  материального  вознаграждения  инте-ресовали мало.  Дядя  Веня  регулярно  выходил на работу,  брал  в  руки  «лапу»,  и  свежая  копейка  необходимым  потоком  пос-тупает  в  семью  Шикерманов.  За  короткое  время  Зямка  нас-только  освоился  в  науке,  что  стал  у  неё  своим  человеком.  Заложил  краеугольный  камень  будущей  диссертации  и  соста-вил  компанию  завотделу  и  завлабу  в  ежедневной  пульке.  Играли  по  маленькой.

    Всё  случилось  внезапно  и  вероломно,  хотя  можно  было  предусмотреть. Двадцати  девяти  с  половиной  лет  от  роду  братец  привёл  домой  знакомиться  с  родителями  свою  кол-легу  Галю.  Всё  у  неё  абгемахт  шен  генацвали.  Цвета  воро-ньего  крыла  волосы,  высокая  грудь,  тонкая  талия.  Ниже  то-же  полный  порядок, но  оказалась  Галина  чистокровной  хох-лушкой,  то  есть  пробы  ставить  негде, Зямка — интернациона-листом.  Опосля  официального  визита  дядя  Веня устроил  ма-ленький бенефис с большими последствиями. Иначе говоря, да-  вал  такой  печь,  что  места  было  мало  всем  и  вся.  Два  часа  кричал  соло  и  акапелло.  Потом  час  кричали  дуэтом.  Веня  с  Зямкой.  Каждый  про  своё.  Выглядело  премиленько.  Заклю-чала  галла-концерт  тётя  Рива.  Её  хватило  минут на  тридцать  с пятиминутным  перерывом.

    - Никогда  в  моём  роду  не  было  хазаров!  Ай!  Банда,  бан-да!- под  занавес  заключил  глава  семейства.

    По  запалу  Зямка  побросал  в  чемодан  всё,  что  попалось  на  глаза,  и  убыл  за счастьем  к  Гале.  На  глаза  попалось  не  самое  необходимое,  а  счастье  всегда не  бесспорно,  хотя  воз-можно.  К  тому  же  Зямка  бодро  нахамил  тёте  Риве, когда  та  через  несколько  дней  пришла  в  НИИ.  Пыталась  со  слезами  всучить ему  деньги,  заодно  вернуть  блудного  Зямку  домой.  Деньги  сынуля  соизволил взять.  Веня  просто  вычеркнул  младшего  из  списков  живых.

    Два  месяца  гордого  счастья  и  материального  одиночества  хватило,  чтобы  у будущего  светила  отраслевой  науки  откры-лась  форточка  в  мир  и  сформировалась  крепкая  жизненная  позиция.

    Первые  недели  две  Зямка  очень  гордился  собственным  поступком  и  упивался  сексуальной  независимостью.  Далее  случилась  куча  открытий.  Неприятных,  но  реальных.  Суще-ствовать  на  два  инженерных  оклада  за  вычетом  налогов  и  обязательных  взносов  в  ОСВОД  с Общество  охраны  памят-ников  истории  и  архитектуры,  плюс  плата  за  сырую,  холод-ную  времянку,  которую  хозяева  числят  чуть  ли  не  Ливадий-ским  дворцом  русских  самодержцев — можно,  жить — нель-зя.  О  голубой  мечте — красном  «москвиче-408»  лучше  забы-ть  и  не   трепать  себе  нервы.  Взгляды  на питание у  молодых  оказались  диаметрально  противоположными.  Зямка  с  молоч-ных  зубов  привык  к    нежнейшему  куриному  бульончику  с  пупками,  орешками  и  греночками  от  мамэ,  тонко  тушёному  мясу  с  черносливом.  Галочка  готовит  украинский  борщ  с  затиркой  из  сала,  которого  хватает  на  много  дней.  Макаро-ны,  жаренную  картошку  на  том  же  сале,  вареники  с  той  самой  картошкой.  Зямку стали посещать изжога и нехорошие  мысли.  Решил  поделиться  выстраданным.  Галя,  не  отрыва-ясь  от  контрольной  по  термеху,  которую  делает  очередному  студенту-заушнику  с  нижесредним  уровнем  мышления  за  десятку,  ответила.

    - У  нас  просто  нет  возможности  так  питаться.  Ты  разве  не  знаешь?

    Зямка  знает,  но  не вникает. На свою голову решил  уточнить.

    - Что  делать?

    - Заработать.

    - Как?

    - Как  можешь.

    А  если  никак  не  можешь?  Ни головой, ни руками? Руками  получается  только  не  приличное,  подсказываемое  головой.

    Следующим  вечером  был  отконвоирован  на товарный  двор  железнодорожной  станции  к  мастеру  Коле,  хлопнувшего  бу-дущего  добытчика  по  плечу.

    - Понято,  пошли.

    Петляли  по  путям  между  вагонами,  пока  не  наткнулись  на  две  малопривлекательные  тени.

    - Здорово  мужики.  Вот  вам  третий.  Вы  его  не  очень-то.  Человек  интеллигетнтный.

    - Начальник,- прохрипела  одна  тень,- нам  не  интеллигенты  нужны,  а  грузчики.

    Началось. Вагон с сахаром. Мешок — шестьдесят килограмм.  С  каждым  мешком  эти  килограммы  становятся  всё  тяжелее  и  тяжелее.  Последний мешок  весил  где-то  тонну.  Жизнь  обо-рачивалась  к  хорошему  еврейскому  мальчику  тридцати  лет  от  роду той частью тела, которую принято прятать в дезабильё.

    Коллеги  оказались  тенями  сердобольными.  Закинули  Зям-ку  в  автобус.

    - Профессор,  ты  больше  сюда  не  приходи.  Помрёшь.  Тут  работа  для  народа

    Полумёртвый,  с  честно  захалтуренным червонцем,  героиче-ский  Зямка  возвращался  в  Ливадийский  дворец  Романовых, - времянку  на  окраине  города. Перед  глазами  вертятся  цветн-ые  обручи,  в  ушах  колокольный  звон, голова раскалывается.  В  мозгу  стоит  гвоздём — Так  жить  нельзя!

    Как-то  в  середине  рабочего  дня  в  мастерской  у  дяди  Ве-ни  появился  шкодливый  сынуля.  При  чемодане,  с  которым  убывал  и  гордо  поднятой  головой.  Чемодан  сегодня  тот  же,  но  породистый  нос  Зямки смотрит вниз. Младший  Шикерман  сильно  спал  с  лица,  к  которому  тот  нос  крепится. 

    Дядя  Веня  работал  туфлю  и  пел.  Репертуар  на  все  времена,  для  всех  народов.  «Купите  папиросы  солдаты  и  матросы.»  Дальше  слов  он  не  знает,  повторяет  одну  строч-ку  несчётное  количество  раз.  Пел  старательно,  очень  фаль- шиво  и  громко.  Сей  шедевр  в  исполнении  моего  дяди  надо  ещё  суметь  вы-нести.

    - Папа,  я  вернулся,- голодным  голосом сказал  младшенький.

    Папа  не  реагирует.  У  лучшего  сапожника  города,  худшие  замашки  секретаря  обкома.  На  сына  он  не  реагировал  ров-но  полтора  часа.  Только  через  такой промежуток  времени  дядя  Веня  решил,  что  Зямка  созрел.

    - Ай!  Шо  ты  стоишь,  как  нищий  цыган  у  румынской  кор-чмы?  Всех  клиентов  мне  распугаешь.  Домой  иди,  цурыс  майне!  Банда,  банда!

    В  душе  дядя  очень  добрый  человек.  Через  пару  недель  Зямка  щеголял  в новом  пожарного  цвета  «москвиче».  Во  из-бежании  рецидива  опасной  болезни его  перевели  в  другой  НИИ.  Заведение  занимается  тем  же.  Бездельничает,  но по  другой  теме  и  в  противоположном  конце  города.  Однако,  проблемы  растояниями  не  решить.  Природа  требует.  Шикер-маны  поняли — мальчик  вырос  со всеми  вытекающими  пос-ледствиями. Пора его или ему. Иначе  всякого интернационала  не  избежать.  За чистоту крови  принялись  безотлагательно  и  серьёзно. Все  еврейские  девушки  города  и  области,  которых  по  закону  уже  можно,  поставлены  на  строжайший  учёт.  Любой  слух  закладывается  в  базу  данных  тщательнейшим  образом  проверяется,  перепроверяется  и  взвешивается.  В  ка-честве источников  информации  используются,  родные,  близ-кие,  знакомые  и  вообще чужие  люди.  Наверное,  поэтому  в  списки  попала  Зульфия  Ивановна  Мирзоева-Бек  из  Казима-гомеда.  Потребление  бензина  на  душу  населения  в  семье Шикерманов  резко  возросло,  что  говорит  о  росте  благосос-тояния  всех  советских  людей.  Время  шло.  Невесты  вылета-ют  из  списка,  словно  гильзы  из  отражателя  автомата  при  стрельбе  длинными  очередями.  Зямка  ходил  не  испозован-ный.

    Ночь  бесчинствует  над  городом.  Граждане,  в  зависимости  от  шустрости, смотрят  кто  первый,  кто  второй  сон.  Тётя  Ри-ва,  ухайдокавшись  за  день,  зарылась  в  подушки.

    - Ве-еня,  давай  спать!-просит  она.

    - Подожди!-дядя  Веня  сидит  в  тёплом  белье,  склонившись  к  включённому ночнику.  Листает  записную  книжку,  специа-льно  купленную  под  семейное счастье  младшенького.  В  неё  простым  карандашом,  другого  инструмента  дядька  не  приз-наёт,  корявым  почерком  не  шибко  грамотного  человека  за-носит данные  претенденток  на  его  деньги,  помидорный  «мо-сквич»  и,  в  конце-концов  на  Зямку,  как  сырьевой  придаток.      - Невесты  кончились!

    - Наши?!- в  волнении  тётя  Рива  садится  на  постели.  Вели-колепная  хозяйка она  знает — хуже  нет,  когда  в  доме  что-ни-будь  кончается. - А  та  девочка  из Армавира,  которую  рекоме-ндовал  Ноля  Гонопольский?

    - Мне  не  понравились  её  родители.  Ещё  она  выходит  за-муж  за  какого-то офицера.  Подумаешь!  Ай!

    - А  зубной  врач  из  поликлиники  водников?  О  ней  говори-ла  Роза  Рабинович

    - Роза  Рабинович,  Ро-оза  Рабинович!  Тот  ещё  агиц!  Ты  знаешь,  шо  сказала докторша  нашему  мальчику?  Шо  у  него  запущенный  рот  и  пригласила  к  себе  на  приём.

    - Хамка!-возмущению  тёти  Розы  нет  предела.- Веня,  надо  что-то  делать.

    - Надо  ехать.

    Следующим  днём  граждане  остались  в  рваных  башмаках  без  набоек  и  косячков.  Вениамин  Маркович  Шикерман  ехал  в  город  Черновцы,  где  живёт  наш кошмарно  дальний  родс-твенник  Самуил  Гинзбург.  Муля  в  Черновцах  большой чело-век — заведующий  модным  ателье  класса  люкс.

    Как  обычно,  нас  не  ждали,  как  обычно,  всё  так  дорого  и,  вот,  что  есть. Дядя  Веня  к  Муле  не  кушать  приехал,  но  и  здесь  оказались  трудности. 

    - Даже  не  знаю  чем в тебя  помочь...

    - Ай!  Муля,  шо  ты  такое  говоришь!  Ты  не  хочешь  нам  помочь?

    - Я — да,  но  Веня,  таки,  не  думай,  что  я  получаю  невест,  словно  мануфактуру.  Ой,  как  ты  не  прав.  Я  тебе  говорю!  Вам  нужна  дочь  шофёра  Фельзенбаума?

    - Почему  нет?

    - С  ребёнком.

    - С  мамзером?

    - Да.

    - Ай!

    Гинсбург  задумался.  Невесты  в  Черновцах  есть.  Наши  то-же.  Однако,  не  подсунешь  родственнику  первую  попавшую-ся,  тем  более  Веньке  Шикерману  с его  характером.

    - Есть  одна  девочка.

    - Ну?

    - Опять...

    - Тоже  с  ребёнком?  Ай!

    - Таки  да,  нет!  Кадиши  собираются  в  Израиль.  Папа — стоматолог,  мама — венеролог.  Очень  крепкие  люди.  Весь  город  от  триппера  вылечила.  У  тебя  с этим  всё  в  порядке?

    - Подумаешь!  И  выпускают?

    - Пока  не  слышал,  но  эти  добьются,  я  тебе  говорю.  Ты  в  Израиль  не  хочешь?

    Дядя  Веня  вообще  не  знает  чего  он  хочет.  Сын  в  Амери-ке,  дела  дома  идут — грех  жаловаться.  Его  ответу  может  позавидовать  сам  генсек  ООН  У  Тан.

    - Я  к  Израилю  претензий  не  имею.

    На  том  и  разошлись  ко  сну.  Утром  Муля  разбудил  гостя  ни  свет,  ни  заря.

    - Веня!  Я  нашёл  на  тебя!

    - Шо?-спросил  ни  фига  не  понимающий  со  сна  дядька.

    - Не  «шо»,  а зачем!  Ночь  не  спал  и  нашёл  хорошую  не-весту.  Я  тебе  говорил, что  болею?  Так  и  да — артроз,  арт-рит,  невроз.  В  поликлинике  мне  делает уколы  Ида.  Я  тебе  говорю — хорошая  девочка.  Сирота.  Только  кончила  мед- училище.  Я  ей  за  каждый  укол  даю  пятьдесят  копеек.

    Дядя  всё  понял.  То  ему  подсовывают  даму  с  мамзером,  то  сироту.  Решил необходимым  обидеться.  Но  учитывая  чу-жую  территорию,  отсутствие  гасителя колебаний  и  диплома-та  в  одном  лице  тёти  Ривы,  нашёл  возможным  не  демонст-рировать  всю  мощь  народного  гнева.  Просто  высказал  «фэ».  Чем  и  ограничился.

    - Хто  сказал,  шо  ты  аид?  Ты — хазар,  который  дальше  бутылки  жизни  не видит.  Таки  это  тебе,  Вениамин,  говору  я.  И  что  такое?  Молчи!  Слушай  сюда!  Тебе  не  хватает  де-нег?  Не  прокормишь  ещё  один  рот?  Хочешь  большое при-данное,  хороший  гешефт?  Или  чтобы  родители  с  той  сто-роны  совали  нос в  их  дела,  как  это  будешь  делать  ты?  Те-бе  нужен  постоянный  гевалт  и хипес?  Так  скажи  и  не  морочь  мне  голову!

    Как  не  сердит  был  дядька,  а  правоту  Мули  вынужден  признать.  Нет,  Гинзбург — это  голова!  Для  порядка  дядька  пару  минут  ещё  пыхтел  паровозом.

    - Муля,  мы  идём  делать  твой  укол.  Я  тебя  прошу — дай  ей  сегодня  рубиль. Бумажный  рубиль.

    Миниатюрная  Идочка  на  стройных  ножках  неожиданно  понравилась  Шикерману.  Когда  она,  получив  рубль,  отсчита-ла  сдачи,  дядька  был  сражён  наповал Двух  мнений  быть  не  может  и  к  месту  был  вызван  Зямка.  По  настроения папы  сын  понял,  что  он  уже  пристроен.

    Выросшая  на  одну  душу  семья  Шикерманов  зажила  в  до-статке  и  относительном  спокойствии  под  твёрдым  художест-венным  руководством  дяди  Вени,  которое  по  мере  сил  и  возможностей  нивелировала  тётя  Рива.  Когда  родили  Ляльку  счастливый  отец  получил  от  не  менее  счастливого  деда  цар-ский  подарок — ВАЗ — 2103.  Идочку  ждали  серьги  с  брил-лиантами.

    Всё  рухнуло  в  восемьдесят  седьмом.  Не  стало  тёти  Ривы.  Дядя  Веня  затих, переживая  громадное  горе.  Практически,  перестал  общаться  с  окружающими. Рива  была  для  него  всем.  На  нервной  почве  упало  зрение.  Пришлось надеть оч-  ки,  которые  он  терпеть  не  мог.  Год  оглядывался  вокруг,  поз-навая  и  привыкая  к  новым  условиям  бытия.  Энергия  копи-лась,  пружина  сжималась.  Очень неосторожно  её  задел  Зям-ка.  Довёл  свою  тачку  до  ручки  и  продал,  не  поставив  в  из-вестность  отца.  При  этом  тихого  еврейского  мальчика  в  воз-расте  за сорок  поимели  при  продаже,  как  хотели.  Дядька  спросил  о  цене,  кротко  поинтересовался.

    - Имеешь  шо  купить?

    - Пока  нет.  Машин  продаётся  много.  Я  был  на  базаре.

    Дядька  фыркнул,  но  ничего  не  сказал.  Зямка  ничего  не  заметил.  Большого значения  покупке машины он не  придавал.  Папа  купил  два  агрегата,  купит третий.  Зря.  Вырученных  де-нег  за  автохлам,  естественно,  не  хватило  на  новые  колёса.  Деньги  были  у  дядьки.  Вместо  того,  чтобы  их  дать,  он  взо-рвался. Бушевал  ровно  неделю  с  силой  от  двух  до  четырёх  баллов  по  шкале  Рихтера. Малейшая  заусеница  дома  преда-вала  ему  сил.  В  конце  недели  на  ринг  вызвали  меня.  Входя  в  подъезд,  я  уже  слышал  бодрый  голос  дядьки  с  одиннадца-того  этажа.  Мне  с  порога  заявлено,  что  нет  никакого  нахе-са  от  окружающей банды.  Исключая  только  меня. - человека  работящего  и  трезвого.  Тут  же  поинтересовался  моими  зара-ботками.  Оценил,  сказал,  что  за  меня  спокоен.

    Пару  раз  мне  удавалась  роль  миротворческих  сил  ООН.  После  чего  стороны  перестали  обращать  на  меня  внимание.  Я  позорно  дезертировал  с  поля боя.

    Война  становилась  позиционной  и  затяжной,  принимая  ха-рактер  конфликта века.  Младшие  Шикерманы  пошли  на  вое-нную  хитрость,  блестящий  стратегический  ход.  Под  соусом  презентации  долгожданной  кандидатской  степени  Зямки  вы-писали  из  Сан-Франциско  Борю.  В  надежде,  что  старший  заокеанский брат  сделает  то,  что  не  удалось  местному  пле-мяннику — вернуть  всё,  как  было  до  того  как.

    Боря  на  банкет  опоздал.  От  этого  появление  его  в  отчем  доме  стало  ещё значительней.  Казался  очень  американским,  но  своим,  как  президент  США. На  месте  некогда  шикарной  шевелюры  жгучего  брюнета  зияет  один  череп,  туго  обтяну-тый  борькиной  кожей,  на  которой  играют  множество  бликов  разной  величины  и  светосилы.  Он  не  стал  звездой  мирово-го  кино.  В  СССР  мог быть  великим  не  признанным  режис-сёром,  не  снявшим  ни  одного  фильма.  В Голли-вуде  все  ме-ста в  туалете  оказались  заняты,  а  кушать,  по-прежнему,  хо- чется.  Пришлось  вспомнить,  что  всё-таки  он  инженер,  и  заняться  бизнесом.  У  Бориса,  который  нынче  Боб  Шик  ин-женерная  фирма  на  полном  ходу.

    В  ситуации  старший  брат  разобрался  очень  быстро.  Пред-ложил  координальное  решение.  Борис  забирает  папу  к  себе.  На  удивление  дядя  Веня  не  капризничал,  согласился  ехать  к  старшему  сыну  в  далёкий  город  Сан-Франциско. При  этом  стал  каждый  день  исчезать  из  дому.  Ездит   на  кладбище  к  своей  Риве.  Пару  дней  Зямка  с  Идочкой  упивались  победой  и  своим   умом.  Однако,  подсчитав  ресурсы,  военный  совет,  состоявшийся  при спальне  под  одеялом,  пришёл  к  очень  неутешительным  выводам.  Ума,  так  и  да,  нет.  Или  папу не- льзя  отпускать,  или  ехать  с  папой  к  Бобу.  Второе  предпоч-тительней.   На  завтра  Зямке  стоило  большого  труда  отлови-ть  старшего  брата.  Дядя  Веня  не  отходил  от первенца.  Вы-тащил  в  скверик  у  дома.

    - Боря,  скажи,  нельзя  нам  тоже  уехать  к  тебе  в  Америку?

    Боб  за  долгие  годы  жизни  там  стал  мыслить  по-американ-ски,  то  есть  конкретно.  Вопрос  поставил  его  в  тупик.  Рас-тянув  губы  в  обязательной  улыбке, как  того  требует  заокеа-нский  этикет,  баран  бараном  уставился  на брата. Время  шло,  молчание  становилось  не  приличным.  Улыбка  из  широкой  плавно перетекла  в  идиотскую.  Боб  никак  не  может  взять  в  толк  суть  вопроса.

    - Прости,  но...  ситуация,..  по-моему,  суть  проблемы...

    - Это,  конечно,  да!-обрадованно  подтвердил  Зямка  доволь-ный,  что  первой же  фразой  деморализовал  Наиболее  Вероят-ного  Противника.- Ты  видишь,  что тут  твориться.  Будет  ещё  хуже.

    -Well!- обрадовался  наивный  американец,  тщеславно  ре-шив,  что  ухватил суть  проблемы. - Ты  хочешь  с  семьёй  в  Америку.  Правильно?  ОК!  Я  помогу вам  в  посольстве  с  ви-зами  и  в...  офис  эмигрейшен  со  статус...  беженец.  

    - Спасибо,  брат,  мы  так  хотим  к  тебе!

    Только  теперь  Боб  уяснил  ситуацию.  Просто  и  по  полоч-кам  разложил  желающим  на  чистом  русском  языке.  В  США  очень  строгие  законы.  Странно, но  граждане  той  страны,  в  отличии  от  граждан  этой,  их  чтут.  Чтобы  взять  к себе  брата  в  полном  составе,  Боб  должен  дать  обязательство  оплачива-ть  их   медицинские  страховки,  прочие  социальные  прибам-басы  и  обеспечить  прожиточный  минимум.  Пусть  Зяма  его  извинит,  но  он  пока  не  готов  к  этому  материально.

    Зямка  тут  же  заявил,  что  никто  не  хочет  сидеть  на  шее  брата.  Он  собирается  работать  в  деле  брата.  Кандидат  в  науки  Шикерман  представляет  себе фирму  Боба,  как  свой  НИИ,  где  можно  бездельничать  до  пенсии.  Там  же  найдётся место  для  жены  и  дочки.  Есть  семейные  фирмы...

    - Ты  хочешь  делать  со   мной  бизнес?  ОК,  хорошо.  Чему  посвящена  твоя научная  работа?  У  тебя  есть  изобретения?  Где  ты  регулярно  выступаешь,  в каких  журналах,  какие  специальные  издания  читаешь?

    Американский  брат  моментально  загнал  Зиновия  Вениами-новича  в  тупик.  Его  диссертация,  откровенно  говоря,  нико-му  не  нужная  ерунда.  Цитаты,  не  имеющие  практического  применения.  Выступает  только  на  перекурах  с  анекдотами.  Зато регулярно.  Последняя  литература,  что  читал  под  роспи-сь --- План  эвакуации  3-го этажа  при  пожаре  и  других  стихи-йных  бедствиях.

    Америка  сорвалась.  На  расширенном  пленуме  семейного  совета  вынесли постановление,  что  собственность,  убываю-щего  за  океан  на  полное  сыновье обеспечение  дяди  Вени,  переходит  в  фонд  остающейся  части  Шикерманов. Практиче-скую  реализацию  её  поручают  всё  тому  же  дяде  Вене.  Сум-ма  прибыли  от  годами  нажитого  обещала  быть  весьма  соли-дной.  Практичный  бизнесен  Боб  предложил  оставить  всё  в  долларах.  По  его  прогнозам  в  России ожидается  гиперинф-ляция  и  прочие  финансовые  катаклизмы.  Зямка  держащий зуб  на  брата,  обиженный  на  отца,  настаивал  на  обратном,  демонстрируя  квасной  патриатизм.  С  патриотом  не  спорили.  Хозяин — барин.

    Через  год  российская  история,  павловская  и  прочие  рефо-рмы  превратят  эту гору  денег  в  кучу  мусора.  Шикерманы  окажутся  на  грани  гуманитарной  катастрофы.

    За  несколько  дней  перед  отъездом  дядя  Веня  попросил  отвезти  его  на кладбище.  Могила,  закована  в  чёрный  мра-мор.  Очень  умно.  Две  плиты.  Основание,  другая — надгро-бие.  Скромно,  мощно, скорбно.  Стоим  долго,  молча.  Я  на  пару  шагов  сзади.  Дядька  тяжело  опирается  на  трость.

    - Дай  сигарету,- шарит  меня  рукой.

    Даю,  закуриваю  сам.

    - Пошли.  Всё.

    Идём  так  же,  как  стояли.  Даю  побыть  одному.

    - Жора,- опять  шарит  меня. - Ты  тут  остаёшься.

    Молча  смотрю  на  него.  Ну?

    - Ты...  иногда  заходи  к  ней.

    - Обязательно,  дядя  Веня.

    - Вот,- он  протягивает  мне  доллары.

    - Что  вы  дядя  Веня!  Не  надо.

    - Ты  не  понял.  Ай!  Не  тебе.  Ривочке!  От  меня.

    Поезд,  которым  уезжали  Боб  и  дядька  к  серебряной  пти-це счастья,  вёл  я.  По  поездной  трансляции  бригадир  поезда  доносит  до  пассажиров.

    - Уважаемые  пассажиры,  поезд  сообщением  Александропо-ль-Москва  № 64 отправился  в  19  часов  40  минут.  Время  в  пути  24  часа.  Поезд  ведёт  локомотивная  бригада  депо  Алек-сандрополь.  Машинист  первого  класса  Георгий  Натанович  Коган  желает  вам  счастливого  пути. 

    Дядька  обязательно  выскочит  из  своего  купе СВ в  коридор  Скажет  проводнице,  собирающей  билеты,  и  всем,  кого  встретит  там.

    - Слышали?  Ай!  Это  мой  племянник.  Первого  класса!  Ай!- будет  сильно  гордиться  пока  не  ляжет  спать.  Когда  проснётся  поезд  подхватят  мелитопольцы,  харьковчане,  моск-вичи.  Но  дядька  будет  считать,  что  я  его  довёз  до  Москвы.

    Новый  свет  ему  пошёл.  От избытка чувств пару раз  звонил  мне  выразить неописуемый  восторг.

    - Ай!- по  своему  обыкновению  кричал    в  трубку.- Ты  про-сто  не  знаешь,  как надо  жить!

    - Как?

    - Хорошо!- далее  идёт  описание  шикарной  жизни.  Быт,  магазины,  авто,  сервис,  товары.  Опять  магазины.- Знаешь,  как  у  нас  называется  магазин?

    - Как?-демонстрирую  первобытную  отсталость  и  получен-ное  в  результате  халявного  экзамена  на  третьем  курсе  выс-шее  образование  по  иностранному  языку.

    - Жоп!-получаю  радостный  ответ.- Откуда  я  тебе  звоню?

    - Откуда?

    - Из  стриты.  С  обычного  телефона-автомата.  А!  Гуляю  и  звоню  в  Россию.

    В  девяносто  третьем  институт,  где  Зямка  в  поте  лица  до-бывал  науку,  наконец  перестал  мучить  себя  и  других.  Кан-дидат  наук  оказался  на  улице.  В  городе  с  работой  плохо.  Троюродный  братец  и  не  собирается  работать.  Хочет занима-ться  чем  может,  поэтому  работу  не  искал.  Проявил  редкое  упорство.  И  пристроился  в  институт  Рыбных  запасов  юж-ных  морей.  РЗЮМ  сокращённо. Зарплату  там  уже  не  плати-ли,  но  на  работу  ещё  принимали.

    Не  успел  Зямка  стабилизироваться,  скончался  дядя  Веня.  Боб  сделал  им  визы,  купил  билеты  и  чета  Шикерманов  от-правилась  вояжировать  за  океан.  С похорон  вернулись  спус-тя  три  месяца,  благоухая  настоящей  заграницей,  сгибаясь  под  тяжестью  багажа.  Меня  официально  пригласили  на  ла-нч. Так сказали  американцы.  Помыл  шею,  почистил  ботинки  гуталином  и  отправился  на  раут.  Ничего  особенного.  Выпи-вон  при  сервированном  закусоне. Просто  Седьмое ноября.  Ида  несколько  раздобрела  на  империалистических  харчах,  Зямка  сдал с  лица.  Я  единственный  гость.  

    - Как  похоронили  дядю  Веню?

    - Очень  хорошо.

    - На  Арлингтонском  кладбище?

    - На  еврейском.

    - Ответ  более  чем  полный.  И  на  этом  благодарствуйте.  За-то  о  Америке,  за жизнь  вообще  и  за  родственников  получил  более  чем  полную  информацию.  На  взгляд вернувшихся,  мы  тут  не  живём  и  жить  не  будем.  Даже  не  существуем. Так,  дышим  на  биологическом  уровне.  Америка,  кстати,  тоже  не  рай  Божий.  Молятся  только  доллару.  Работают по двенадцать — шестнадцать  часов  в  день.  Борька  сразу  по  приезду  уст-роил  брата  трудиться  мусорщиком  на  говновозку.  У  челове-ка  горе — отца  похоронил  и  иди  работай!  Америку  Зямка  изучал  из кабины  мусоровоза  и  получал  полторы  тысячи  в  месяц  за  это.  По  нашему.  Или триста  семьдесят  пять  в  не-делю,  считая  их  арифметикой.

    - Можно  на  такие  деньги  прожить?

    - Можно,  если  не  платишь  налоги,  за  жильё,  за еду. Дума-ешь,  это  мы  купили?  Бобкины  подарки.  Дешёвка  для  него.  Мелочь.  Всё  с  сэйла.

    - Не  хотели  остаться  там?

    Хозяева  переглянулись  и  замялись.  Я  понял,  что  задал  не  корректный  вопрос.

    - Ну,  а  твои  дела  как,  как  родители?

    - Живут,  меня  ждут,- пожимаю  плечами.

    Я  не  придал  разговору  с  ланчем  значения.  Шикерманы  выпросили  адрес моих  стариков,  принялись  их  поздравлять  со  всеми  еврейскими  и  советскими праздниками.  Умудрили-сь  пожелать  всего  хорошего  на  православную  Пасху  и мусу-льманский  Рамадан.  Не  успел  я  заикнуться,  что  пора,  как  родственники  меня  горячо  поддержали  и  начали  бурно  соби-раться  в  жаркие  страны.

    Есть  Бог  на  свете!  Ещё  как  есть!  Два  саркофага  с  исто-рическими  шмотками  убыли  в  автономное  плавание  до  пор-та  Хайфа.  Я  и  Зямка  стройными  рядами  отправляемся  в  местное  отделение  «Сохнута»  на  предмет  получения  биле-тов  в светлое  будущее.

    Отделение  снимает  две  аудитории  и  один  коридор  в  Же-лезнодорожном  тех-никуме  подъездных  путей  Черной  метал-лургии.  Моя  Альма  матер.  Здание  построено  в  стиле  «Ио-сиф   вампир»,  поэтому  коридоры  широкие  светлые, двери   высокие,  дубовые  филёнчатые.  Мы  пришли  сильно  заранее.  Строгие,  как  классная  дама  двери,  в  еврейский  рай  запер-ты. К  нам  пристраиваться  последующие.  Наш  человек  так  устроен.  Видит  закрытую  дверь  и  должен  знать  уже  или  ещё,  по  какой  причине,  сколько  человек  в   очереди,   кто     крайний,  как  долго,  какая  погода  сегодня  и  не  происки  ли  это  антисемитов? Собрался  коллективчик  в  человек  десять.  Обстановка  почти  семейная.

    - В  какой  город  собираетесь? -интересуется  крупная  дама  с  золотым  ртом  и килограммом  золота  в  каждом  ухе.  Узко-вато  упакована  в  кожаное  пальто.  На голове  сидит  целая  звероферма.  Мне  она  почему-то  напоминает  овощной  па- вильон.

    - В  Бат-Ям,- коротко  отвечает  Зямка.

    - Соседями  будем.  И  я  туда  же.  Всё  это  большой  Тель-Авив.  Права  на  машину сделали?-мадам большой  специалист  в  тамошней  жизни.  Язык  знает, пишет,  читает,  что-то  в  иу-даистике  понимает.  Её,  как  эксперта,  засыпают  вопросами.

    У  всех  собравшихся,  словно  пароль,  верхняя  одежда  из  натуральной  кожи.  Только  я  в  «гудке».  Удобно,  тепло,  прак-тично.  Куртка.  Натуральная  овчина  покрыта  «чёртовой  ко-жей».  Чёрного  цвета  с  воротником  искусственной  цигейки.

    - Когда  же  Эдичка  придёт  с  билетами?

    Ага,  страдальца  за  общее  дело  зовут  Эдик.  Будем  знать.  Считаю  себя  свободным.  Вопросов  у  меня  к  овощному  павильону  нет.  Дома  Зямка  всё  передаст  в  лицах.  Выхожу  курить.  Почему  я  пошёл  учиться  сюда?  Мог  в  университет  или  политех.  Нет,  сюда  за  угол,  в  парк.  Самое  босяцкое  учебное  заведение  города.  Зато  каких  специалистов  клепало!

    - Жора,  Эдичка  пришёл!- сзади  нарисовался  монументаль-ный  своими  размерами  и  внушительный  фасоном  пальто  «наркомвнутдел»  Зямка.

    - Без  меня  никак?  Как  ты  жил  жизнь,  Зиновий?! - что-то  меня  понесло.  Воспоминания,  воспоминания...

    Сижу  около  кругленького  с  озабоченной  мордочкой  Эди-чки.  Надув  губки, имитируем  титанический  труд  мозга.  Ро-емся  в  бумажках,  сверяемся  с  календарём,  проверяется  по  расписанию  рейсов.  Думает.  Ну  всё?

    - Тэ-э-к-с...  значить,..  ближайшее,  когда  я  могу  вас  отпра-вить...  Двадцать второе  декабря.  Ориентировочно.  Позвоните  мне...  девятнадцатого.  Вас  не затруднит?

    Не.  Не  затруднит.  Поясняю  Эдичке,  что  не  трудно  сейчас  позвонить  в офис моей  мамочки  в  провинциальном  городке  Тель-Авив.  Эдичка  оценивающе смотрит  на  мой  «гудок».  Не  вдохновляет.  Тут  не  таких  обламывали.  Ждали  столько,  ско-лько  считает  нужным  Эдичка.  Ну,  извини,  мальчик.  Достаю  матушкину  визитку.

    - Читаете  на  английском,  иврите?  Плохо.  В  синагогу-то  ходите?  Обойдёмся русским.  Думаю  мамуля  за  двадцать  лет  его  не  забыла.  Смелее,  платит  «Сохнут».

    Эдичка  меняется  на  глазах.  Из  самодовольного,  упругого  баскетбольного  мяча  оранжевого  цвета  мгновенно  превраща-ется  в  бледное,  использованное  уже  с наполнителем  резино-техническое  изделие  № 2.

    Уходим  с  билетами,  именно,  на  двадцать  второе.  По  взг-лядам  окружающих понимаю — произвёл  фурор,  этот  случай  войдёт  в  историю  государства  Израиль  и  алии.  На  ступень-ках  техникумовского  портала  ждёт  королева  овощей.

    - Зиновий  Вениаминович,  помогите! - просит  кокетливо  плачущим  голосом.- Гололёд,  а  я  на  каблуках!

    Каблуки  в  половину  роста.  Без  них  она  даже  не  метр  с  кепкой.  Значительно  хуже.  Зямка  изображает  лапу  ручкой  чайника.  Дама  Мёртвой  хваткой  цепляется.  Начинается  дви-жение  к  троллейбусной  остановке.  Держусь  в  паре метров  сзади. Зямка-то, Зямка! Вот, что значит остаться без присмотра. 

    - Зиновий  Вениаминович,  как  вашему  приятелю  удалось  так  Эдичку  обработать?

    - Это  не  приятель.  Брат...  младший...  троюродный.  Он,  знаете  ли,  кот  в  сапогах.

    - Кто?!  Ваш  брат!- овощной  павильон  делает  попытку  развернуться  прилавком  на  меня.

    - Э...  Сказка  такая.  Кот  в  сапогах  всё  знает,  всё  умеет.  Я  от  практики  жизни  далёк,  знаете  ли.  Всю  жизнь  занимаюсь  наукой.  Кандидат  наук,  кстати...

    Вот  так,  кажется,  я  мешаю  своим  присутствием.

    Шикерманы  полным  составом  собираются  к  каким-то  друзьям  с  ночёвкой. Парятся,  гладятся,  меняют носки, бреют-ся.  Вовремя.  Пора  мне  взять  тайм аут. Отдохнуть  от  вас  чу-ток,  ребятки.  Взбираюсь  на  диван.  Что-то  разгулялся  мио-зит  сегодня.  Таблеток  нет.  Массаж  никто  не  сделает.  Оста-ётся  одно — уснуть.  Не  очень  получается.  Открывается  вхо-дная  дверь.  Лялька.  Только  её  не  хватает  для полного  еврей-ского  счастья.

    - Тебе  чего  в  гостях  не  сидится?

    - Жлобы  и  дебилы  с  их  подхалимами  надоели.

    - Круто.  Раньше  ты  этого  не  замечала?

    - Иващенко — уроды.  Их  сынуля  маньяк  и  извращенец.

    - Рядом  с  тобой  им  не  мудрено  стать.

    - Ты  же  не  становишься.

    - Поздно.  О  душе  пора  думать.

    Лялька  удобно  устраивается  в  кресле.

    - Жор,  а  Жор...

    - Ну?

    - Скажи,  почему  ты  здесь,  а  родители  там?

    - Так  карта  легла.

    - Я  серьёзно.

    - А  я  как  серьёзно!  История  длинная,  без  поллитра  не  интересная.  Жизнь такая  штука,..- хотел  добавить  что-то  ум-ственное,  но  миозит  вовремя  напомнил,  что  философ  из  меня  дрековский.

    - Что  с  тобой?!  Раздевайся  до  пояса.  Быстрее!

    - Это  ещё  на  фиг?

    - Массаж  сделаю.  Фельдшер  я  или  кто?  Давай,  давай!

    Ай  да  Лялька!  Это  при  тонкости  пальчиков  и  хрупкости  конструкции  всей фигуры.  Вот  и  верь  после  этого  женщи-нам.  Сейчас  кеды  в  угол  поставлю.

    - Легче?

    Ещё  как!  Может,  действительно  жениться  на  ней?  Мас-саж  будет  делать. Бесплатный.  А  что  ещё  со  мной  можно  сделать?

    - Завтра  повторим.

    Это  хрена!  Я  не  генерал  Карбышев.

    - Постарайся  уснуть,- накрывает  меня  «гудком».

    Теперь — запросто.  Что  там  о  моих?  Мама,  папа.  Мама... 

    Сионизм  моих  родителей  возрастал  прямо  пропорциональ-но  стремлению  советского  общества  в  светлое  будущее.  Без  ложной  скромности — они  были  умными  евреями  при  губер-наторе.  Надо  заметить,  что  в  этой  пословице  губернатора  умным  не  называют.  Возможно,  её  придумали  сами  аиды?

    Папа  не  был  фанатом.  Он — сумасшедший.  Дайте  ему  техническую  проблему  и  по  закавырестее.  Ещё  приплатит.  Работал  бессменным  главным  инженером  судоремонтного  завода.  Ездил  на  персональной  машине. Мама  тоже  ездила  на  машине.  На  какой  пришлют.  Если  за  мамой  присылали,  значит  случилось  особо  тяжкое.  Убийство,  изнасилова-ние,  что-нибудь  другое  не  менее  приятное.  Мама — старший  следователь  по  особо  важным  делам  областной  прокуратуры  Советник  юстиции  второго  класса,  то  есть — подполковник.  В  особо  тех  самых  случаях  сыщики  говорили:

    - Коган  разберётся.

    Большая  модница,  поэтому  чёрный  форменный  комплект  никогда  не  носила.  И  всегда  на  высоких  каблуках.  Они  были  молодые,  мои  родители.

    Менялись  директора,  секретари  парткома,  профкома,  а  главный  инженер — нет.  Кто-то  должен  пахать.  На  заводе  все  его  звали  Наумыч.  Наумычу  ничего  не  стоило  взять  в  руки  напильник  или  стать  к  токарному  станку.  Директора  получали  ордена,  завод — знамёна  разной  переходящей  значимости.  Главный  инженер  кроме  персональной  премии  ничего.  «Крепкие  хозяйственники»  уходили  на  повышение  в  горкомы  и  обкомы.  Один  добрался  до  кресла  министра  бы-тового  обслуживания  РСФСР.  Остальные — руководить  «Во-доканалом».  Главного  инженера  не  трогали.  Прекрасный  специалист,  хороший  руководитель,  но!..

    В  шестьдесят  седьмом  маленький  Израиль  поставил  жир-ную  точку  над  “ i ”  по  вопросу — кто  сказал  мяу?  Больше  никто  не  спрашивал.  Иначе  можно  получить  по  рукам.  Па-па  у  знакомых  моряков  купил  немецкий  супертранзистор  «Телефункен»  Теперь  вместе  со  следователем-важняком  он  слушал  всякие-якие  вражеские  голоса.  Слушали — громко  сказано.  Даже  немецкое  чудо  не  всегда  прорывалось  сквозь  глушилки.

    В  семидесятом  папу  вызвали  в  горком.  Предложили  повы-шение — возглавить  ДРСУ.  Маленькая,  провонявшаяся  гудро-ном  конторка  на  самом  краешке  города  у  московской  трас-сы.  Контора,  задыхаясь,  латает  городские  магистрали  Нет  средств,  техники,  трезвых  специалистов.  Папа,  естественно,  отказался  от  столь  лестного  предложения.  Мотивировал  тем,  что  он  инженер-механик,  а  не  специалист  дорожник.  Секре-тарь  горкома  настаивал.  У  него  свои  доводы.  В  первую  го-лову  Натан  Наумович  коммунист,  а  уж  потом  инженер.  Се-кретарь  сам  кончил  университет  марксизма-ленинизма  при  всё  том  же  горкоме.  И ничего. Жив.

    Папу  всё  равно  освободили  от  занимаемой  должности  и  без  повышения,  но  с  выговором  по  партийной  линии. Всё  оказалось  просто  до  ужаса.  Трудился  на  заводе  типично  со-ветский  профессионал-общественник  товарищ  Званцев.  Пара-ллельно  с  обязанностями  секретаря  профкома  завода  непри-личное  количество  лет  насиловал  кораблестроительный  инс-титут.  В  конце-концов  за  постоянство  и  отличную  потенцию  получил  диплом.  Иначе  колыбель  знаний  могла  не  выдержа-ть.  Товарищ  Званцев  озаботился  собственной  карьерой,  счи-тая  себя  крупным  специалистом  в  судоремонте.  Сразу  потя-нуть  на  директора  завода — могут  наверху не понять.  Решил,  что  на  главного  инженера — вполне.  Пришлось плести  инт-риги.  Маленько.  Усилия  увенчались  успехом.  Когана  убрали.  Званцев  переехал  на  второй  этаж  к  кабинету  с  прекрасным  обзором  акватории  и  секретаршей,  к  которой  тут  же  попы-тался  залезть  под  юбку.  Не  на  долго.  Секретарша,  привык-шая  к  Когану  и  его  технической  политике,  не  дала.  Завод  завалил  план  по  судоремонту.  Новостью  для  самого  главно-го  инженера  стало,  что  продукция  не  только  должна  плава-ть,  но  и  ходить.  Осознав  это,  пошёл  номенклатурный  това-рищ  на  повышение.  Директором  того  самого  ДРСУ,  где  про-держался  ещё  год  После  чего  секретарю  обкома  надоело  ез-дить  по  городским  колдобинам  и  товарища  Званцева  отпра-вили  всё  тем  же  секретарём  профкома  в  колхоз-миллионер  «Красная  нива»  Колхоз  в  глуши  Кировского  района  и  дол-жен  государству  тех  миллионов  не  меряно.

    Папа  переживал.  Сидел  на  кухне  и  под  не  кошерное  са-ло  употреблял.  Следователя-важняка  дома  не  было,  но  зато  зашла  тёща — девушка,  ну,  очень  крутого  характера.  Хирург  и  полковник  медслужбы  в  отставке.

    - Хазарствуешь?-спросила  полковник  и  тоже  налила  себе.

    - Переживаю.

    - Так  только  хазары  переживают.  Нажираются  до  усёра,  невроко.  Ты,  Натан,  пить  не  умеешь,- бабушка  спокойно  оп-рокинула  соточку  и  вместо  закусить, занюхала корочкой  хле-ба. - Хорошо!  Раз  пить  не  умеешь,  не  пей!

    Хирург  опять  налила  и  снова  занюхала.

    - Есть  куда  сходить  на  предмет  работы?

    Папа  посмотрел  на  моментально  опустевшую  с  помощью  тёщи  бутылку.

    - Есть.

    - Чего  сидим?  Завтра  с  утра  и  с  Богом.

    Папа  соврал.  Однако,  за ночь пришла хорошая идея.  Бабуш-ка  оказалась права.  Пить  папа  не  умел.  Хорошо  выходило  только  с  таблетками  утром  на больную  голову.  В  таком  неп-резентабельном  виде  Натан  Наумович  отправился  по  следам  своей  хорошей  идеи.

    В  городе  около  десятка  больших  предприятий  союзного  подчинения.  Естественно,  что  условия  и  зарплаты  там  оче-нь  неплохие.  Но  счастливчиками считаются те, кто смог  про-браться  в  члены  рыболовецкого  колхоза  «Шлях  коммуниз- ма».  Председателя  хозяйства  Кацапа  Якова  Сигизмундовича  частенько  в горкоме  пытались  наставить  на  путь  истинный.  Уж  явный  капитализм  развёл  среди  развитого  соьциализма  с  его  дефицитами  во  всём.  Советские  люди  начинают  сом-неваться.  Герой  соцтруда  делал  удивлённо-придурковатую  рожу.

    - А  шо  у  нас  уже  мяса  в  достатке?

    Вопрос  остался  без  ответа,  а  на  «Шляхе  коммунизма»  процветало  то,  что развёл  Кацап.

    Секретарша  сразу  пропустила  папу  к  председателю.  Или  она  ещё  не  знала или  по  инерции.  Может,  вида  испугалась.  Встреча  состоялась  по-деловому  короткой  и  содержательной.

    - Главного  инженера  предложить  вам  не  могу.  Натан  Нау-мович.  Есть  начальник  ремонтных  мастерских,- Кацап  секун-ду  подумал.- Вы  хотите  просто  работать  или  ещё  зарабаты-вать?

    - Лучше  второе.

    - Тогда  пошли,- Кацап  встал.

    В  маленькой  каюте  капитана  РС  «Марс»  человек  с  суро-вым  лицом — капитан  Панченко.

    - Плакал?- без  всякого  здрасте  на  вам  спросил  председате-ль.- Теперь  жаловаться  не  будешь.  Получай  стармеха.

    - Не  буду,- согласился  суровый  человек  и  протянул  руку.- Поплаваем.  Натан  Наумович,  вы  постарайтесь  быстрее  офо-рмиться  и  медкомиссию  пройти.  Завтра  вечером  выходим  в  море.  Путина.  Время  дорого.

    День  выдался  сумасшедший.  Папа  мотался  в  поликлинику  водников  с  её вечными  очередями,  ещё  куда-то  и  ещё.  Нако-нец  в  конце  дня  его  санпаспорт приобрёл  от  печатей  и  шта-мпов  вполне  моряцкий  вид.  По  дороге  домой  завернул  в  мастерскую  дяди  Вени.  Дядька  по  обыкновению  пел.

    - В  детстве  я  мечтал  петь  в  корчме.  У  нас  была  корчма...  Ай!  Устроился  на  работу?

    - Да.  

    - И  куда?

    - Рыбу  ловить.

    - Да,  и  где?

    - В  рыбколхозе.

    - Это  будет  хорошо?

    - Даже  очень.

    Папа  был  прав.  Случилось  лучше  чем  даже  очень.  Кроме  зарплаты  и  пая, экипажи  ещё  и  браконьерничали.  АЧУР  при  своих  быстроходных  судах  просто  физически  не  успевал  ох-ватить  всех.  В  основном  попадались  те,  кто  на байдах. 

    Как-то  отец  остался  на  борту,  чтобы  поработать  в  маши-не.  Вахтенным  был радист.  Неожиданно  приехал  Панченко.  В  маленькой  кают-компании,  совмещённой  окном  раздачи  с  камбузом,  капитан  согрел  чай,  нарезал  хлеб,  открыл банку  тушонки.

    - Управились?

    - Всё  в  порядке,  Александр  Иванович.  За  механизмами  надо  следить  и  всё делать  вовремя.  Тогда  никаких  проблем  в  море  не  будет.

    - Это  понятно.  Только  наш  непростой  советский  человек  вовремя  не  хочет,-махнул  рукой  Панченко.-  Слышали,  ваше-го  последыша  уволили.

    Папа  кивнул  головой  и  отпил  из  кружки.

    - Довольны?

    - Мне  всё  равно,- папа  пожал  плечами. 

    - Ну,  тогда  я  за  вас  доволен.  Можно?

    - Ради  Бога!

    - Я  всегда  доволен,  когда  у  них  без  нас  всё  кувырком,- капитан  достал  папиросу,  глубоко  затянулся.- Думаете — я  стукач  оттуда?- Панченко  неопределённо  кивнул  головой  на  переборку.- Не  бойтесь.  У  меня  с  ними  свои  счёты.  Я до  войны  кончил  Ростовский  морской  техникум.  Сейчас  море-ходное  училище имени  Седова.  Одно  из  лучших  училищ  страны.  Штурман.  Война...

    В  кают-компанию  заглянул  радист.

    - Иди,  тёска,  домой.  Я  на  судне.  И  Наумыч  тут.  Нам  до-веряешь?  Ну  и  иди. Да,  война...  Воевал,  как  все.  Не  лучше,  не  хуже.  Два  ордена,  четыре  медали. После  войны  опять  во  флот.  Судов-то  нет.  То  там,  то  тут.  Но  к  пятьдесят пятому  году  выплавал  диплом  капитана  малого  плавания.  Попал  на  морской буксир  «Мингрелец».  Паровик.  Таскал  баржи-лихте-ра  с  агломератом  из  Керчи в  Жданов.  В  балласте  назад.  Визу  в  загранплавание  мне  не  открывали,  как  я ни  старал-ся.  Дальше  второго  штурмана  на  буксирах  не  пускали.  Мои  одногодки  уже  старпомами  плавают  на  больших  судах,  кое-кто  командует  судами загранплавания.  Приглашаю в  ресторан  даму  из  отдела  кадров.  Не  думайте. Жена  подсказала.  Под-выпила,  выболтала.  Я  меченый.  Отец  у  меня  репрессирован- ный. 

    - А  вы  не  знали?

    - Про  отца?

    - Да.

    - Знал,  конечно.  Думал  кровью  смыл  и  сын  за  отца  не  отвечает.  А хрена!  Сами  понимаете  какое  у  меня  настрое-ние.  Ещё,  очень  кстати,  встретил  на  улице  знакомого.  Всю  войну  на  Каспии  просидел.  Баку — Пехлеви  и  назад. Герой!  Командует  либерти.  Психанул,  уволился  и  уехал  сюда.  Толь-ко,  только  Кацапа  назначили.  Ему  СЧСы  из  Германии  идут,  а  плавать  некому.  Специально  в  городе  курсы  двухсоттонни-ков  открыли  «Милькина  академия».  Тут  я,  просто находка.  Принял  СЧС  и...

    - Вы  хороший  моряк,  Александр  Иванович.  Здесь  это  не  надо.  Здесь  ловить надо.

    - А-а! Для  этого  умница  Кацап  сунул  мне  в  старпомы  Пе-тровича. С  «дубов»  дед.  Он  ловил  и  объяснял.  Я  смотрел  и  слушал.  Тут  всё  играет  роль.  И как  зыбь  ложиться,  откуда  чайка  на  волну  заходит,  ну,  и  ветер  соответственно.

    Панченко  куда-то  вышел.  Вернулся  с  початой  бутылкой  водки.  Плеснул  в кружки.

    - Не  думайте,  Наумыч,  что  Панченко  конченая  сволочь.  Просто  им  без  нас никуда.  Только  рыпнутся,  их  по  голове,  по  голове! А  я  доволен.

    Папа  выпил  из  кружки.  Поморщился.

    - Не  мне  судить,  Александр  Иванович,  наверное,  вы  пра-вы.

    Панченко  улыбнулся. 

    - Тот  герой,  что  либерти  командовал,  погорел.  Я  его  в  Феодосии  встретил. 

Спился.  У  вояк  на  какой-то  баржонке  вольнонаёмным  прист-роился.

    Наша  семья,  вроде  бы,  опять  зажила  без  потрясений.

    Не  успел  вымазать,  как  следует,  выданную  робу  в  дизельном  цехе  локомотивного  депо,  а  мне  уже  примерили  шинель.  Пристроили  в  глухомань  Белорусского  военного  округа  командиром  отделения  в  роте  тактических  разведок.

    В  роту  пожаловал  особист — старший  лейтенант  Мишкин.  О  товарище  старшем  лейтенанте  известно,  что  родился  он  с  патологией.  Вперёд  ножками. Пока  его  держали  за  те  нож-ки,  умудрился  стукнуться  головкой.  Любит  бег на длинные  дистанции,  стрельбу  из  автомата  и  домино.  С  ним  приехал  совсем не  известный  майор  с  папочкой.  Спать  товарищи  офицеры  не  пошли  в  гостиницу.  Устроились  в  резервном  кубрике.  Дежурю  по  подразделению. Сыграли  отбой, вышел  в  курилку.

    - Сигареткой  не  угостите,  сержант? - за  спиной  стоит  майор  в  расстёгнутой рубашке,  шнурки  туфель  болтаются.  Уселся  напротив  пытается  курить  «Приму».  Воротит  его,  бросает  половину  сигареты.  Поинтересовался  службой,  дем- белем,  планами на  будущее.  Мои  односложные  ответы  его  явно  не  устраивали.  Что-нибудь  другое  предложить  не  могу.  Противно.  Ничего  не  остаётся   майору, как  идти  в  кубрик  к  Мишкину.  Его  место  занимает  младший  сержант  Лацис — филолог  из  Риги.  Вальдис  мне  нравится.  Молчаливый,  ни  с  кем  не  вступивший  за   службу  в  дружеские  отношения,  чес-тно  и  старательно  выполняет свои  обязанности.  Лишь  одна-жды,  когда  никого  рядом  не  было,  сказал.

    - Жаль,  у  нас  нет  своего  Израиля.

    Я  не  успел  ответить.  Младший  сержант  Лацис  отвернул-ся.  Сейчас  молча курим.  Гася  окурок,  горячий  прибалтийс-кий  парень  опять  еле  слышно  сообщил.

    - Тобой  интересовались  Мишкин  и  майор.  Это  плохо.  Будь  осторожен.  

    Я  открыл  было  рот,  но  рижанин  уже  шлёпал  к  казарме.

   Перед  дембелем  особист  вызвал  к  себе  и  сунул  подписы-вать  какие-то бумажки.  Из  роты  просто  уходят  на  дембель  без  всяких  расписок.  Косноязычный  чекист  берётся  объясня-ть,  что  я  младший  командир  разведки.  Можно сказать  под- готовленный  специалист,  носитель  всяческих  тайн  и  так  далее...  С другой  стороны  у  меня  просто  нет  выбора.

    Дома  всё  стало  на  свои  места.  Родители  хлопочут  о  вые-зде  в  Израиль.  Шансы  на  успех  есть.  Маму  уволили  со  службы,  папу  исключили  из  членов КПСС  и  тоже  турнули  с  занимаемой  должности.  Кацап  при  увольнении  заметил:

    - Возможно,  вы  правы,  Борис  Наумович.  Не  знаю.  Изви-ните,  иначе  не  могу. Вынуждают.  Мне  оставаться  тут.

    У  правления  спокойно  курил,  подпирая  стену,  Панченко.

    -Наумыч,  сегодня  в  17.00  уходим.

    - Я  уволен,  Саша.  У  тебя  есть  стармех.

    - Есть.  Деньги  и  пай — твои.  В  16.00  на  судне.

    Друзья  из  еврейского  поголовья  сразу  кончидись.  О  знако-мых — говорить  нечего.  Телефон  дома  молчит.  Отдельные  героические  личности  шёпотом  здороваются  на  улице,  огля-дываются,  словно  большевистские  расклейщики  листовок,  и  быстро  убегают.  Зато  в  магазине  продавщицы  перестали  об-считывать. Выдают  не  разбавленную  сметану.  Две  газеты,  имеющие  место,  «Александро-поль  индустриальный»  и  «Ве-черний  город»  с  редким  единодушием  посвящают чете  Ко-ган  целые  «подвалы».

    Родители  думают,  что  я  завтра  побегу  в  ОВиР.  Если  бы  не  мои  расписки! На  семейном  совете  решаем,  что  пять  лет — не  вечность.  Выхода  нет.  Меня дома  не  прописывают.  От-чий  дом  теперь  гнездо  отщепенцев  наймитов  международно-го  империализма  и  сионистских  агрессоров.  Прописывают  к  бабушке, где  я  никогда  не  жил.  Старая  ехать  отказалась.  Де-ржится  молодцом,  хотя  глаза  всё  время  красные.

    Провожаю  родителей  в  Шереметьево.  Ощущение,  будто  навсегда.  Мама  закусила  до  крови  губу.  Отца  бьёт  крупная  дрожь.  Переиграть  судьбу  нельзя.

    Сын  предателей  родины  возвращается  домой,  идёт  устраи-ваться  в  локомотивное  депо  помощником  машиниста.  На  режимный  объект  взяли.  Локомотивных  бригад  не  хватает.

    В  дом  престарелых  въехал  новый  генсек  с  человеческим  лицом.  Европа смотрит  на  нас.  Мы — на  берлинскую  стену.  Процесс  пошёл  в  смысле  необ-ратимости.  ЦРУ  вынужденно  отбиваться  от  советских  граждан  даже  в  генеральских  пого-нах,  желающих  продать  военную  тайну  или  обменять  роди-ну  на какой-нибудь  счёт  в  долларах.  Могу  ехать  хоть  в  Арк-тику,  хоть  в  Африку. Бабушке  хорошо  за  восемьдесят.  Транс-портировать  её  на  большие  расстояния боюсь.  Бросить  одну — не  могу.  Своё  состояние  она  комментирует  так.

    - До  горшка  я  дохожу  сама.  Правда,  не  с  той  скоростью,  что  хотелось  бы. Но  всё  доношу.  Приходится  идти  очень  заранее.

    Нечего  надеяться,  что  скорость  движения  увеличится.  Распался  СССР.  Всё полетело  в  особую,  российского  образ-ца,  демократию,  а  я  женился.  Жили  мы хорошо,  но  недол-го.  Через  полтора  года  моя  благоверная  отправилась  гастро- лировать  с  каким-то  самодеятельным  стриптиз-шоу.  Наш  брак  автоматически  распался.

    Бабушки  не  стало  в  самом  конце  девяносто  третьего.  На  похороны  мои  старики  не  успели.  Прилетели  позже.  Папа  здорово  сдал.  Постарел.  Мама — молодец.  Каблучки,  причёс-ка,  макияж.

    Вокруг  родителей  назойливо  вьются  Шикерманы.  Мама  с  прямотой  сионистского  агрессора  отгоняет,  словно  мух.  На-до  решать  вопрос  со  мной.  Что  весьма  не просто.  Ехать  не  очень  хочется.  Нет,  посмотреть — всегда  пожалуйста,  а  рва-ть  по  живому...  Жизнь  прошла  здесь.  Еврейский  папа  мол-чит.  Быка  за  рога берёт  всё  та  же  мама.

    - Тов,  хорошо,  Жора,- железным  тоном  говорит  она.  Каже-тся,  в  ней  проснулся  следователь-важняк.  Моё  имя  уже  про-износит  с  каким-то  интересным  акцентом,  что  я  почувство-вал  себя  иностранцем,- я  тебя  понимаю.  Долго  живём э...  в  разных  странах.  Отвыкли  друг  от  друга.

    - Почему  же,..- мямлю  я.  Родители  всё-таки.  Меня  обрыва-ют.

    - Ты  сформировался  без  нас.  Аваль.  Но!  Мы  не  миллиар-деры,  но  люди  э... вполне  состоятельные.  Я — высокооплачи-ваемый  адвокат.  Ты  моё  дело  не продолжишь,  но  мисрад...

    - Чего?- любопытствую  я.

    - Офис.  Наша  собственность..  У  папы  э...  гараж.  Ремонти-рует  немецкие,  американские,  английские  дороги  марки.  Что  с  этим  делать?  Ты — инженер.  Разберёшься.

    - А  с  локомотивами  у  вас  нет  ничего?

    - Жора,  не  паясничай!!!

    Да  уж,  с  таким  тоном  и  не  быть  высокооплачиваемой — просто  грех.

    - Спросить  нельзя?

    Сломал  меня  папа.

    - Внуков  хочется...

    Устали  они  одни,  устали.  Как  говорят  наши  мудрецы — Надо  ехать!

    Через  год  ставлю  памятник  и  иду  в  ОВиР.

    До  отъезда  можно  считать  часы.  Живём  вне  любых  обс-тоятельств  кроме него.  Колесо  раскручено,  вращается  без  на-шего  участия.  Соскочить  с  него  не состоится.  Любая  инфор-мация  из  Израиля  воспринимается  остро.  Всякая  информа-ция  отсюда  преломляется  в  свете  сделанного  шага.

    Зямка  среди  тут  распространяет  точные  сведения.  Израи-ль  остро  нуждается в  среднем  медперсонале.  Шикерманы  с  надеждой  смотрят  на  ребёнка.  Работать  они  и  в  Израиле  не  собираются,  но  кушать  будут.  Это  процесс  важный  и физио-логический,  поэтому  дефицит  лялек  очень   кстати.  Между  прочим,  Ида тоже  медсестра.  Заверяют  общественность,  что  решились  на  этот  сумасшед-ший  шаг  исключительно  во  бла-го  всё  той  же  Ляльки.  Сами  они  тут  как-нибудь, где-нибудь,  что-нибудь,  с  кем-нибудь.

    Лялька  не  отходит  от  меня.  Занимаюсь  своими  делами,  которых,  в  принципе,  нет.  Делаю  ужасно  занятой  вид.  Не  уберегаюсь.  Лялька  отлавливает  меня и  подкатывается  с  пло-дотворной  идейкой  пожениться.

    - Сейчас?

    - А  чего  тянуть?

    Тоже  правильно.  Битых  два  часа  пытаюсь  объясниться.  Дупель  пусто!  Характер  у  девушки  дяди  Вени.  Ох,  достане-тся  кому-то  золотко!  Добиваюсь  одного — надувается  и  пе-рестаёт разговаривать.  Это  как-то,  но  пережить  можно.  Был  на  кладбище.  Попрощался  с  бабушкой и тётей Ривой.  Возвра-щаюсь  пешком  через  весь  город.  Господи,  сколько  с  ним  связано!  И  тут,  а там...  Сзади,  на  расстоянии  пяти  шагов  стучит  каблучками  Лялька.  Молчит-то она молчит, но  эскорти-рует  чуть  ли  не  в  туалет.  Скорее  всего  это  болезнь. Дурёха.  Сколько я сейчас могу рассказать под  настроение  интересного.

    Зиновий  Вениаминович  пребывает  в  превосходном  распо-ложении  духа.  Сие столь  редко,  по  крайней  мере  для  меня,  что  начинаю  подозревать  происки вражеских  спецслужб  и  родного  КГБ.  Всё  просто.  Он  встретил  туриста  оттуда,  зна-комого по  прежним  временам.

    - Знаешь,  что  он  мне  сказал?

    - Откуда?  Ты  его  видел.

    - Я,  как  имеющий  высшее  образование,  становлюсь  на  учёт  в  каком-то  учереждении  и  по  возрасту  получаю  очень  приличное  пособие  до  самой  пенсии.

    - Прекрасно.

    - Кстати,- спохватился  Зямка.- хорошо  бы узнать его  размер.  Есть  смысл позвонить  Белле?

    - Тебе  важно  это  именно  сейчас?  Если  размер  маленький,  не  летишь?

    - Хотелось  знать  точно,- сникает  советский  кандидат  отрас-левых  наук.

    - Всему  своё  время.

    Устал  я  от  вас  братцы,  устал. Утром  звоню  папе  на  рабо-ту  в...  мусах,  во!  Сообщаю,  что  час  пробил  и когда.  Рядом  тактично  крутятся  родственники.  Желают  услышать  голос  Израиля.  Делаю  второй  звонок,  не  замечаю  в  комнате  Ляль-ку.  Договариваюсь о  встрече.

    - Бабе  звонил!!!

    - Не  хами.  Женщине,  Ляля,  женщине.

    - Значит,  ей!- Лялька  высказывает  всё,  что  обо  мне  дума-ет.  За  пару  дней молчания  надумано  достаточно.  Узнаю,  как  выгляжу  в  глазах  окружающей общественности.  Вурдалак!  Чистой  воды  нечистая  сила,  побей  меня  Бог!

    Полдня  убил  на  поиски  подарков.  Где-то  к  обеду  набрёл.  В   «Лавке  старьёвщика».  Морской  пейзаж.  Вид  города  с  мо-ря.  И  несколько,  действительно,  старых  гравюр. Тоже  город-ские  мотивы.  Лялька  стоически  преследует  повсюду. Вечер.  Беру  такси.  На  заднее  сиденье  плюхается  Лялька.  Водитель  вопросительно  оборачивается.

    - Нам  по  дороге,- золотце  очаровательно  улыбается. 

    Водитель,  битый,  обожжённый  жизнью  таксёр  ничего  не  понимает  и  с места  не  трогается.  Вздыхаю.

    - Поехали.  Она  права.

    Открываю  калитку.  На  меня  бросается  громадная  немец-кая  овчарка.

    - Тихо,  Джек!-прошу  я.  Пёс  легко  становится  на  задние  лапы,  передними упирается  мне  в  грудь.  Пытается,  будто  пьяный  гегемон,  облобызать  меня. При  всей  своей  внешней  громадности  и  грозности,  он  существо  ласковое,  доброе,  обожающее  ириски.  Получает  свою  порцию  и  важно удаляе-тся.

    - Кто  это?-  Лялька  почему-то  шёпотом.

    - Собачка.  Ну?

    - Хочу  посмотреть  на  даму  твоего  сердца.  Можно?

    - Ты  раба  своих  желаний.  Плохо.  Вести  себя  тихо.  В  слу-чае  бунта  на  корабле,  ссажу  на  необитаемом  острове  без  права  переписки.  Потопаешь  домой сама.

    В  прихожей  темно.  За  стенкой  еле  слышно  бормочет  телевизор.  

    - Раздевайся,- свет  не  включаю.  Перехожу  в  кухню.  Она  у  Рыжовых  большая,  светлая,  уютная.  Выкладываю  на  стол  продукты.  На  свет  появляются Света  с  Валькой.  Его все  счи-тают  моим  крестником,  забывая  о  моей  пятой графе.  И  оче-нь  хорошо.

    - Ой,  здравствуйте, Светлана Владимировна!- растерялась  Лялька.

    - Извини,  не  припоминаю.  Лечилась  у  меня?  Есть  пробле-мы?  Георгий  Натанович  по  доброте  душевной  протежирует  или  сам  приложился?

    Это  зря.  Свои  огрехи  я  ей  никогда  не  выставлял.

    - Вы  у  нас  в  медучилище  гинекологию  читали,-испугано  блеет  Лялька.

    - Я  и  сейчас  читаю.

    - Моя  племянница.  Горит  желанием  с  вами  познакомиться.

    Света  замечает  продукты  и  коньяк.  Ничего  особенного  в  обычных  условиях.

    - Уже?

    Едва  киваю.

    - Игорёша  где?

    - Час  назад  приехал.  Уснул.  Сейчас  разбужу.

    Явление  сонного  Рыжова  к  уже  накрытому  столу.  Чешет  сразу  двумя руками  в  бороде  и  шевелюре.  Распаковываю  презенты.  Марина  чмокает  меня в  щёку.

    - Красиво,- Игорь  всё  ерошит  себе  волосы.

    - К  столу,- командует  Марина.

    Рыжов  разливает  коньяк  по  рюмкам.  Плеснул  Вальке.

    - Па-а-а,..- тянет  удивлённый  ребёнок.

    - Сегодня  можно,- отвечает  Света.

    Игорь  замирает  над  лялькиной  рюмкой.

    - Пять  капель  для  солидарности.  У  трезвой  гадкий  харак-тер,  а  выпьет — сливай  воду,- разрешаю  я.

    Лялька  заправским,  отработанным  жестом  цепляет  на  вил-ку  солёный  огурец

    - Ну,  ребятки,  дорогие  мои,  за  нас!  Дай  нам  Бог!.

    Ай  да  Лялька!  Приняла,  не  поморщилась.  Профессионал.  Что  там  у  Пушкина  про  открытия  и  просвещения  век?  Хорошо  сидим.  Так,  будто  я  приду завтра,  послезавтра  и  че-рез  неделю.

    - Когда  летишь?-спрашивает  Игорь  глухим  голосом.

    - Завтра,  в  три  ночи.

    - Встретимся.  Буду  на  восемьдесят  пятом  километре.  Еду  шестьдесят  восьмым.

    Конечно,  встретимся.  График  неизменен.  Шестьдесят  седьмой  из  Карасусарая  был  бы  мой.

    Свету с Валентином  отправляем  спать,  укладываем  Ляльку.  Ого,  час  ночи! Звоню  Шикерманам,  чтобы  не  сошли  с  ума.  Не  сошли.  Коньяк  кончился. Игорь  достал  из  холодильника  бутылку  водки.  Сидим,  поём.  Так  мы  пели много  лет  назад,  когда  были  одной  бригадой.  Тащили  вторую,  третью  ночь. Страшно,  дико  валило  спать.  Мы  пели,  мы  орали.  Всё,  что  знаем,  всё,  что помним.  Сейчас  поём  тихо,  чтобы  никого  не  разбудить.  Тогда  нам  нельзя было  спать.  Сейчас — говорить.

    - Александрополь,  дежурный!-шёпотом  кричит  Игорь,  при-ложив  бутылку  к уху  на  манер  телефонной  трубки.

    - Слушаю,- отвечаю  в  рюмку.

    -1582  на  северном  Рыжов.

    -Двадцать  пятый  за  сигнал,  третья  малая,  первый  под  состав.  Соединяемся по  сигналу  вагонников..

    - Понял.  Первый  под  классные.  Вагонники  подведут.

    - Карасусарай,  дежурный  по  всей  станции!-вызываю  в  рюмку.

    - Слушаю.  Кто  зовёт?- отвечает  Игорь.

    - Здравствуйте.  На  южном  контроле  1577  Коган  на  Алек-сандрополь.  Впереди  «рогатый».

    - Добрый  день.  Забираю  электровоз.  Едешь  в  сортировоч-ный  парк  под  тяжёлый.

    - Понял.  В  сортировку.

    Ведём  поезда  на  встречу  друг-другу  и  поём.  На  середине  плеча  встретимся, поприветствуем  поднятой  рукой  и  разъеде-мся,  но  встретимся  обязательно.

    Сквозь  наш  вокал  слышу  дребезжание  первого  трамвая.  Пора.  Запрещаю будить  Вальку.  Самый  сон  у  пацана.

    Джек  вьётся  вокруг,  повизгивает.  Не  вымогает  ириску.  Что-то  понимает. Овчарки  знают  много  о  людях.  Не  зря  у  них  такие  умные,  печальные  глаза. Знаешь  ли  ты,  собака  Рыжовых,  что  друзья  даются  свыше  и  один  раз  на  всю жизнь?  Ты  тоже  друг.  Надёжный.

    - Я  провожу,- Игорь  почему-то  берёт  в  руки  газету.

    - Не   надо, - обнимаюсь  с  Игорем,  с Светой.  Провожать  отправляется Джек.

    На  остановке  упорно  изучаю  рельсы.  Главное  не  огляды-ваться.  Там,  у  ворот  смотрят  мне  в  спину  и  тоже  знают,  что  оглядываться  нельзя.  Вот  и  трамвай.  Мимо  проплывает  Света  в  «гудке»  мужа, прямо  на  ночную  сорочку,  прижав,  по-бабьи,  кулак  ко  рту.  Игорь  сзади  на  пару  шагов  смотрит  куда-то  вниз.  Впереди  всех  Джек.

    Проехали!

    - У  меня  никогда  не  будет  таких  друзей, - грустит  Лялька.

    - Какие  твои  годы!-обламываю  сигаретный  фильтр.  Рот  наполняется  горечью.  Становится  легче  дышать.  Спазм  отпускает  горло.

    Аэропорт  Александрополя  большое,  глупое  и  поганое  со-оружение.  Строили под  дорогого  Леонида  Ильича,  когда  его  вояжировали  по  местам  славного боевого  прошлого.  Места  для  героя  во  многом  неожиданные,  поэтому  он  с удовольст-вием  путешествовал.  Теперь  раз  в  неделю  отсюда  вылетают  евреев. Работники  аэропорта  именуют  суда,  выполняющие  эти  рейсы, - жидовозами.

    Уезжантов  запускают  с  заднего  крыльца  в  маленький  зал.  Сидячих  мест  не хватает.  Всюду  тележки со скарбом.  Сумки,  чемоданы,  баулы,  кофры.  Воздух пропитан  ожиданием,  жуж-жанием  множества  голосов  и  страхом.  Непонятнокаким.  Ст-рахом  прошлого  или  перед  будущим.  Важно  шествуют  вер-шители судеб — таможня,  чеканят  шаг  пограничники  КПП.  Сонно  бдит  порядок  милиция.  Появляются  сохнутовцы  то  ли  с  мобильниками,  то  ли  рациями  в  руках.

    Организовываю  сидячее  место  на  подоконнике.  Холодно  и  дует.  Зато никто  не  претендует  на  трон.

    - Зиновий  Вениаминович,  здравствуйте!  Летите?-кричит  овощная  дама  и  золотой  запас  родины  при  ней.  Точнее,  на  ней.

    Зиновию  Вениаминовичу  как-то  не  уютно. То  ли  законная  благоверная  рядом  и  показать  себя  кавалером  во  всей  красе  не  состоится..  Или  потому, что карманы его  монументального  пальто  того  ещё  покроя  до  отказа  набиты  тюбиками  с  зуб-ной  пастой  и  пачками  бритвенных  лезвий.  В  связи  с  этим маневренность  весьма  ограничена.  Сравниваю  тактико-тех-нические  даные  зямкиных  дам.  По  мясомолочному  направле-нию  овощебаза  побеждает  в  сухую за явным преимуществом.  Идка — просто рахитичный цыплёнок. Мне её  почему-то  жаль.

    Мадам  овощебаза  оказывается  компанейским  парнем.  С  Идочкой  за  три  минуты  стала  не  разлей  вода.  От  Ляльки  без  ума.  Это  понять  можно.  Девочка, будто сошла с  обложки  не  нашего  глянцевого  журнала  для  ихних  плейбоев.

    - Леон,  Лёня!-командует  через  весь  зал  мадам.- Сюда! 

    Материализовался  хорошо  кормленный  крупняшечка в рай-оне  двадцати  пяти  лет  Одет  по  новорусской  моде.  Мягкое  пальто  со  свободно  болтающимся поясом  ниже  места  отцов-ской  критики..  Брильантин,  пробор  в  ниточку.  На рубашке,  под  галстуком  золотая  якорная  цепь  крупнотоннажного  суд-на.  На запястье  руки  с  парохода  поменьше.  Безымянный  па-лец  левой  руки  оттягивает  грубое,  но  весомое  кольцо.  Ори-ентируется  быстро.  Оттанцовывает  красавицу  в  угол, начи-нает  охмурять.  Лялька  кокетничает  и  заразительно  смеётся. Возникает  горячее  желание  пощупать  шустриле  морду.  По-являются  шампанское,  виноград,  мороженое.  Это  подпалил  валюты!  Молодец.  Впрочем,  для такой  девочки  никаких  сре-дств  не  жалко.  На  неё  любых  денег  мало.

    Выхожу  курить.  Холодно.  Зато мозги прочищает  великолеп-но.  Мне-то  что? Есть  родители.  Сама  взрослая  женщина.  Замуж  ходила.

    Таможенный  контроль.  Впереди  Шикерманы  обречённо  плетутся  в  саветлое будущее.  У  Зямки  выпадает  из  кармана  тюбик  зубной  пасты.  Лялька  с  Лёнечкой  весело  таскают  ручную  кладь.  На  меня  не  обращают  никакого  внимания Я — сам  по  себе.

    Таможенник  оловянно  смотрит  на  меня.  Кто  скажет,  поче-му  в  России  у всех  фискалов  такие  отмороженные  рожи.  Поздно.  Раньше надо было интересоваться. Кладу  декларацию.

    - Золото,  пожалуйста.

    Показываю.

    - Доллары,  пожалуйста.

    Пересчитывает.  Всё  по  закону.  Что-то  его  гложет  и  муча-ет,  точно  язва  желудка.  Скорее  всего  ручная кладь. Все  прут  двадцать  пять  разрешённых  килограммов  на один живой  вес.  У  меня  только  «дипломат».  Настроение — лучше  не  бывает,  хуже — некуда.

    - Наркотики  есть?- любезно  интересуется  фискал.

    - Вам  кто-нибудь  признавался,  что  везёт  наркотики?- не  знаю  как  кто,  я  никогда  не  упускал  возможности  побеседо-вать  с  умным,  знающим  человеком. Столько  нового  узнаёшь — не  унести!

    - Пройдите  на  личный  досмотор.

    С  нашим  удовольствием!  Заходим  в  комнату  за  таможен-ным  залом.  За  столом  сидит,  судя  по  погончикам,  какой-то  их  начальник.  Таможенник  что-то  служебно  шепчет  ему  на  ухо.  Кладёт  на  стол  мою  деклараци.

    - Пройдите  за  ширму.  Портфель  можете  оставить.

    - С  ним,  знаете  ли,  спокойней.- Примерно  исполняю  стри-птиз.  Чучело  в  резиновых  перчатках  внимательно  изучает  моё  бельё.  Прощупывает  швы.  Жаль, чистое  одел.  Очередь  доходит  до  меня.  Полость  рта,  гениталии  приятно-с  поще-котали.  Начальничек  перетряхивает  содержимое  чемоданчика.

    - Всё  ваше?

    - Что  нажил.

    - Надеетесь  разбогатеть?

    - Дайте  адрес.  Всенепременно  сообщу,  как  состоится.

    Он  что-то  мыслит,  как  тот  инспектор,  вертит  листок  дек-ларации.  Какие они  думающие.  За  державу  радуюсь.

    Меня  спасает  маман  Лёнечки.  Её  с  шумом  и  гамом  затал-кивают  в  комнату. Она,  как  может,  сопротивляется  произво-лу  и  судьбе.  У  неё  по  странному  стечению  обстоятельств  обнаружился  лишний  килограмм  золота,  не  считая  улыбки.  Предложили  отдать  провожающим.  Мадам отошла к  канатам,  за  которыми топчутся  остающиеся.  Рассовала  всё  по  карма-нам.  Они  моментально  опухли  и стали  похожи  на  флюсы.  Теперь  её  притащили  на  персональное  шоу.

    Опять  начальничку  приходится  думать!  Выбирать  между  мной  и  овощным павильоном.  Так  и  знал!  Побеждает  дама.  Протягивает  мне  декларацию.

    - Счастливого  пути.

    После  паспортного  контроля  и  ворот-металлоискателя  пу-гаюсь.  Это  что  же я  такое  в  таможне  вытворял?!  Им  раз  плюнуть  закрыть  меня  лет,  эдак,  на  пяток.  И  что  бы  мы  тогда  делали?  Бедные  мои  родители,  иметь  такого  сынулю.  Если  ещё  вожделенные  внуки  пойдут  в  своего  папочку...  Оказываюсь  в накопителе.

    - Жорик!!!-резкий  крик  разрывает  пугливую  тишину.  Ляль-ка  бросается  ко мне  и  виснет  на  шее,  рыдая  взахлёб,- Я...  мы  думали,..  они,..  тебя,..  там...

    Мы  оказывается  не  только  водку  пить  умеем,  ещё  и  так  могём.  Странно, почему-то  умные  мысли  приходят  ко  мне  в  самых  не  стандартных  ситуацияхи  не  очень подходящих  для  этого  местах.  Абсолютно  отчётливо  понимаю, что  золотце  досталось  не  кому-нибудь,  а  по  адресу — мне.

    Подхватываю  Ляльку  на  руки,  иду  к  креслу.  Соседнее  занято  Лёнечкой. Ювелирки  на  нём  значительно  убавилось.  Ещё  не  знает,  что  с  мамы  внизу снимают  золотую  стружку.  Моё  появление  настроения  не  улучшило.  Виноградом  среди  зимы  кормил,  шампанским  поил,  не  считая  мороженого.  И  на  тебе!  На  глазах  всех,  устремлённых  в  светлое  будущее,  так  крутнула  динамо!  Я его  понимаю.  Всё-таки  женщины  непознанные  существа.  Вроде,  как  люди,  но что-то  в  них  есть.  Лёня  решает  наступить  мне  на  мозоль.

    - Дядя,  потянете?

    Лялька  отрывает  нос  от  моей  шеи,  в  которую  сопела,  и  выдаёт  мальчику такое!  Бывалые  монтёры  пути  присели  бы  от  этой  мощи  великого  и  могучего русского  языка.  Возвра-щает  нос  на  прежнее  место,  шепчет  на  ухо.

    - Я  рожу  тебе  пять  мальчиков,- чуть  подумав,-и  пять  дево-чек.

    Кто  о  чём,  а  кот  о  сметане.  Перспектива  радует.

    К  самолёту  нас  везёт  странное  транспортное  сооружение.  Древний,  задыхающийся  тягач  ЗИЛ-130  запряжён  в  поезд  из  таких  же  старых,  жёлтых  вагончиков  без  сидячих  мест  и  стёкол  в  оконных  проёмах.  Натягиваю  на  Ляльку свою  волчью  шапку,  заматываю  шарфом,  ставлю  так,  чтобы  погода  не  пакостила  на  неё.  Её  шаловливые  ручки  момента-льно  оказываются  у  меня  за  пазухой.  Остаток  моих  дней  скучать  не  придётся.  Предстоит  весёленькое  времечко.

    «Боинг» тихо с посвистом урчит  турбинами.  Иллюминаторы  светятся теплом.  Там  ещё  и  покормят.  Все  бодро  устремляю-тся  туда.  К  другой  жизни. Неожиданно  ветер  доносит  звук  тифона.  Длинный,  три  коротких,  длинный. Такого  сигнала  нет  в  ИСИ  железных  дорог.  Это  наш  с  Игорёшей  сигнал.  Мы так  приветствовали  друг-друга  на  линии.  Ещё  раз  и  ещё  раз.  Тишина.

    Скорый  поезд  № 67  сообщением  Петербург-Кисловодск  с  установленной скоростью  проскочил  восемьдесят  пятый  ки-лометр.  Вошёл  в  кривую,  начал подъём  к  станции  Чистовод-ная.  В  кабине  темно.  Только  подсветка  на пульте.  Слева  на  фоне  окна  читается  чёткий  профиль  помощника.  Машинист первого  класса  Рыжов  «подхватил»  поезд.  Приглушённо  ре-вут  дизеля,  свистит турбонаддув.  Игорь  закурил.  Интересно,  о  чём  он  сейчас  думает?

  Ноги  чугунными  чушками  врастают  в  аэродромный  бетон.  Ветер  треплет  волосы,  снежинки  садятся  на  лицо  и  тают.  Нельзя  предугадать  будущее.  Нужно сделать  шаг.  Полагаюсь  на  судьбу,  надеюсь  на  лучшее.

    Большой Тель-Авив. 1999 год.