Михаил В. Гольд.                                                                                            

                        Дорогие мои евреи

    Геополитическое  положение  нашей  мишпухи  (имею  в  ви-ду  широкое  толкование термина:  с  дядьями,  братьями, карли-ковым  пуделем  тёти  Бебы  и  прочими  цудрейтерами  и  але-мехелами)  тревожное  и нестабильное.  Буйные  родственники  никак  не  могут  вырваться  из  объятий  беспощадной  любви  друг  к  другу  и  отделаться  от  братской  ненависти.  Кто-то  с  кем-то  постоянно  ссорится,  кого-то  беспрестанно гоняют. По-ле  битвы — вся  страна.  Причин  для  военных  действий  ве-ликое  множество,  и  слава  Богу,  уже  не  помнят,  кто  первым  произнёс  то  слово,  но  оно  несомненно  было. Над  схваткой  титанов  и  прочих  дыбиков  стоят два человека.  Патриарх  ро-да,  по  всем  кавказским  понятиям  долгопере-житок,  дедушка  Саинька  и  моя  бабушка. Саинька  по  вопро-сам  войны  и  осо-бенно  мира  хранит  мудрое  молчание.  Поэтому  весь  коллек-тив  воюющих  считает  его  цадиком.  Наш  цадик  ни  фига  не  видит,  не  слышит,  говорит  с  большим  трудом  и  акцентом.  Возможно,  он  как  раз  и  высказывался  по  сути  наболевшего  вопроса,  но  разобрать  что  и  в  пользу  кого  просто  не  пред-ставляет  никакой  возможности.  Чтобы  не  напрягаться  до  по-следнего  предела  к  почти  неприлилчным  звукам  издаваемым  дедушкой  Саинькой,  его  двинули  в  цадики.  Тем  более  дожи-вает  или  переживает  дедушка  в  такой  провинции,  где две  программы. Одна телевизионная, другая — местного радио. Бабушка  имеет  репутацию  суровейшего,  умнейшего,  опытне-йшего  человека,  плюющего  на  ве-сь  этот  аидише  цирк.

    - И  шо  я  могу  поделать?-спрашивает  мудрая  бабушка.- Чем  подправить  положение,  когда  его  совсем  нет?  Ты  ж  понимаешь — дорогие  мои  евреи.

    Когда  бываю  дома,  она  пытается  прояснить  мне  положе-ние  на  фронтах  вечной  войны,  сделать  стратегический  про-гноз  на  завтра.  На  более  долгий  срок мешает  предсказывать  вся  эта  партизанщина.  Таким  образом  заочно,  на слух,  одна-ко  знаю,  практически,  всех  близких  по  крови  мне  бойцов.

    На  данный  момент  я  молод  (хочется  думать,  что  двадца-ть  восемь  лет — ерунда), силён,  мне  светит  солнце,  улыбаю-тся  девушки  замужние  женщины, бухгалтер  нашего  ЖЭКа.  Болтаюсь  в  очередном  отпуске  с  отгулами,  которые  отгуля-ть  не  дадут.  Отзовут.  За  окном  ультрамариновый  южный  вечер  Бабушка пошла  к  соседке  учить  последнюю  варить  украинский  борщ  с  затиркой  из свиного  сала  на  еврейский  манер.  Мне  оставалось  тупо  смотреть  телевизор. Судя  по  календарю,  всё  происходит  в  1982  году  от  Рождества  Христова. Короче  говоря,  я  маялся  от  скуки  и  думал  чего  бы  такого-эдакого  сотворить.  Посмотрел  в  окно.  На  улицу  сразу  расхотелось.  За  стеклом  сырая  слякоть причерномор-ской  зимы.  Решаю  устроить  праздник  из  подручных  мате-риалов. Как  говаривал  капитан  спасательного  судна  Пронче-нко:  «Спасать  уже  некого, но  на  поверхности  плавает  много  ценных  вещей.»  Перебираюсь  в  кухню,  открываю  холодиль-ник  и  жизнь  поворачивается  ко  мне  отнюдь  не  самой скуч-ной частью  своего  тела.  Достаю  бутылочку  французского  бренди.  Смачиваю  внутренности.  Тренированный  организм  никоим  образом  не  возражает.  Наружу  ничего  не  просится.

    Истерично-требовательно  звонит  телефон.  Междугородняя.  Хватаю  трубку  с полным  ртом  нечленораздельно  рычу  в  неё.

    - Тётя  Роза?- спрашивает  трубка  довольно  миленьким  жен-ским  голоском.  Я остолбенел.  На  том  конце  провода,  види-мо,  обладают  абсолютным  музыкальным  слухом,  раз  приня-ли  мой  рык  надтреснутым,  продутым  всеми  ветрами, пропи-тым  баритоном  за  тётю  Розу.  Голосок  у  бабушки  не  ангель-ский.  Сам пугаюсь.  Но  так!  Тётя  Роза  может  и  обидеться  за  между  прочим.

    - Тёти  Розы  нет.  Ушла  к  соседке.  Позвать?

    - А-а...

    - Ага.

    - Ты  Володя?

    - Ну,  а  кто  же  ещё?

    - Почему  ты  дома?

    - В  заслуженном  отпуске.

    - Это  Лёля  из  Павлослава.

    - Да-а... - моим  мозгам  приходится  крутиться  с  космичес-кой  скоростью.  Дядя Моня — тётя  Фира.  Инна  Моисеевна — Григорий  Наумович.  Зяма  с  Фаиной. Тётя  Беба  и  собачка  (хрен  её  знает,  как  зовут).  Есть!  Нашёл!  Лёля — моя  какая-то  юродная  сестра.  Родство — три  фуражки  по  карте.

    - Как  дела,  Володя?

    - Курить  не  бросил,- приходится  честно  признаться  теле-фонной  трубке.  В свою  очередь  делаю  ход  политеса.  Инте-ресуюсь — чего  новенького  в  Павлославе.

    - Проблемы  с  дочкой.  Прямо  не  знаю,  что  делать!

    - Что  такое?

    - Связалась  с  гоем.

    - Да  уж,  фамилия  прямо  скажем  не  очень.  Правда,  был  такой  учёный,  даже закон  открыл.  У  него  ещё  хуже — Гук.

    - У  вас  там  нет  хорошего  еврейского  мальчика?                        Оглядываюсь  вокруг.  Кухня пуста.  Приходится  со  всей  прямотой  заявить:

    - Я — аид.  Как  у  вас  с  нашим  поголовьем?  Есть  тенден-ция  к  увеличению популяции?

    В  Павлославе,  скорее  всего,  не  готовы  к  научной  дискус-сии  с  цифрами  в руках.  Обещали  звонить  тёте  Розе  и  веж-ливо  попрощались.

    Бабушка  вернулась,  когда  я  опрокидывал  не помню какую,  но  нечётную дозу.  Посмотрела  на  меня,  потом  на  бутылку.

    - Сегодня  допьёшь?

    - Надо?  Кстати,  Роза,- бабушку  я  называю  по  имени,  на  это  имеются  очень веские,  свои  причины,- тебе  звонила  Лё-ля  из  Павлослава.  Где-то  моя  сестра. Я  правильно  определи-лся?  Хотела  пообщаться,  а  вылетела  на  меня,  словно  на каменную  банку.  Оч-чень  миленько  поболтали.  Обещала  звонить.

    - На  прэдмет?

    - Ерунда.  Её  дочь  завертела  с  каким-то  Гоем...  Или  Гой  завертел  её  дочку. Вот.  Это  им  почему-то  не  нравится.  Сро-чно  требуется  от  нас  мальчик-колокольчик.  Обязательно  аид.  Я  не  подхожу.  Слушай,  вдруг  у  этого  товарища  будет  фами-лия  Какернахер?  Это  лучше  чем  Гой?

    О  звонке  родственницы  из  далека  я  быстро  забыл.  Отно-шения  с  близкими и  дальними  в  силу  профессии  и  возраста  даже  не  теоретические.  Я  не  то  что поздний  ребёнок,  ско-рее  всего  случайный.  Разница  в  возрасте  между  моими родителями  даже  для  еврейской  семьи  была  большой — во-семнадцать  лет.  Когда  я  писком  оповестил  международную  общественность  и  органы  ЗАГСа  о своём  явлении  в  этот  мир,  папе  стукнуло  тридцать  восемь  и  он  страдал  грудной  жабой  в  тяжёлой  форме.  Все  братья  и  сёстры  старше  мини-мум  на  десяток  лет.  Некоторые  племянники  заглядывали  в  коляску,  где  я  пребывал,  с  высоты  своего  сознательного  воз-раста  и  жизненного  опыта. Лёлю  видел  в  жизни  несколько  раз.  Красива  лицом,  мощна  фигурой.  Особенно  нижней  час-тью  её.  Познакомились,  когда  ей  стукнуло  девятнадцать  лет и  она  только  что  выскочила  замуж,  а  мы  с  бабушкой  прие-хали  погостить  в Павлослав.  Помню  немощённую  улицу,  неудобный  двухкомнатный  домик  с каким-то  раздражающим  меня  запахом и тусклым электрическим освещением, тихий   разговор.  Неожиданно  в  комнату  влетела  молодая  девушка.  Весело  со всеми  перецеловалась,  взъерошила  мне  волосы,  щёлкнула  по  носу,  чмокнула  в щёку.

    - Привет,  братик.

    Ну?!  Так  с  десятилетним  солидным  мужиком!  Я  тут  же  записал  противную Лельку  во  враги  цивилизации.  Возмож-но,  с  этого  началась  война  миров  в  нашей  мишпухе.  Хотя  не  уверен.  Пару  раз  она  навещала  нас  по  дороге на Кавказ,  куда  ездила  отдыхать  с  мужем  на  собственной  машине.  Муж  Фима — маленький,  худенький,  чёрненький.  Обычно  такая  разновидность  мужской  аидской  особи  неисправимые  жизнелюбы  и  бабапотребители.  Фима  же — сама  тишина.  Тихо  говорит,  бесшумно  ходит,  спит  так,  словно  из  него  выпустили  воздух.  Конечно,  теперь  Лелька  не  щёлкала  меня  по  носу.  Доставала  подругому. 

    - Как  успехи  в  школе?-неизменно  спрашивала  она.

    Учился  я  не  как  Володя  Ульянов,  поэтому  вопрос  можно  считать  провокационным  и  не  корректным. 

    - Хорошо,-бурчал  я  и  спешно  уходил  в  свою  комнату.  Не  дай  Бог  родственница  захочет  посмотреть  мой  дневник.  Я  следил  за  своей  успеваемостью. Некоторые  страницы  аккура-тно  удалял  из  дневника.  Однако,  и  без  них  зрелище  не  для  слабонервных.

    Лёля  позвонила  через  пару  дней.  Видимо,  считала,  что  именно  столько  времени  Роза  провела  у  соседки.  Я  имел  счастье  слышать  половину  диалога  или розин  монолог.

    - А?  Конечно...  Шо  ты  говоришь?!  Аз-ох-ин-вей!  Да...  Нет...  Шо?  Вей-из-мир! И  это  серьёзно?  Уже?  Шо  Фима?  Как  ничего?!  Он  отец  или  шо?  Обязательно  постараюсь  по-мочь.

    Положив  трубку,  Роза  пристально  посмотрела  сквозь  меня  в  туман  мироздания.

    - В  Павлославе  евреи  совсем  на  исходе.  Надо  помочь.

    - Чем?

    - Кадрами.

    Если  бабушка  обещала  помочь,  то  прикладывала  массу  усилий  и  добивалась  результата. Какого? Это  вопрос  второй.  

    Роза  убеждённая  коммунистка, долго  проработала  генераль-ным  директором швейного  объединения.  Лишь  в семьдесят  лет  её  с  треском  проводили  на пенсию  при  красивых  речах,  духовом  оркестре  и  памятных  призах.  Тогда спалился  глав-бух  и  посадили  директора  фабрики  в  райцентре  Комсомоль-ский.  

    Бабушка  погрузилась  в  оценку  ситуации.  Роза  докуривала  вторую  папиросу,  а  цена  положения  уже  назначена. Снова  сняла  телефонную  трубку.

    - Циля?  Ты  живая?  Уже  можно  поговорить.  Шо  нового  кроме  болячек? Слушай,  Циля,  перестань  мне  говорить  эти  глупости  за  тот  Израиль.  В  нём одни  агрессоры.  Шо  твой  внук?  А?  Нет,  не  тот,  от  которого  у  тебя  правнуки.  Он  для  нас  пропащий.  Так  и  да,  этот,  шо  ходил  всегда  в  соплях.  Сопливый.  Не  ходит:  Шо  случилось?  Умер,  парализовало?  Вытирает  платком...  Так.. Уже  хорошо.  Долго  этому  учился?  Кто?  Этим  самым  геофизикам  зарплату платят?  Вы  помогае-те...  Как  ты  говоришь?  Ага,  на  науку  делают  энтузиасты. Циля,  я  по  телевидению  видела  академиков.  Так  и  да,  пове-рь  мне — рожи  у них  очень  сытые.  Может  они  уже  сделали  на  науку?

    После  получения  информации  от  Цили  Роза  обобщила  проделанную  работу.

    - Конечно,  сопливый  геофизик  это  далеко  не  да.  Мы  всё-таки  добились  того,  шо  надо.  Аиды  уже  на  вес  золота.  Просто  ископаемые...  полезные,- неожиданно  Роза  пригвозди-ла  меня  взглядом. - Может  очень  быть  тебе  жениться?

    - За  что?!- закричал  я,  занимая  глухую  оборону,  видя,  что  идея  пришлась весьма  по  душе  Розе.  То,  что  ей  туда  запада-ет,  она  не  отдаст  ни  за  какие коврижки.

    - Она  девочка  хорошая.

    - Кто?

    - Лёлина  дочка.

    - Ты  в  курсе.

    - Наша  родственница.

    - Это  радует.  Наша  родственница  по  определению  не  мо-жет  быть  косой,  кривой,  дурной.

    - Мы  её  посмотрим.

    - Сколько  ей  лет?

    - Восемнадцать.

    - Что  я  с  этим  детским  садом  делать  буду?

    - Жить.  Ты  всё  равно  в  море.  Хоть  детей  наделаешь.  Ви-дишь,  как  с  аидами,- походя  Роза  решает  сразу  две  пробле-мы.  Устраивает  личное  счастье  внука  и  упорядочивает  демо-графическую  ситуацию.

    - Она  знает  технологию  процесса?

    - Шо?

    - Как  детей  делать.

    - Не  хамничай.  Имей  уважение  до  возраста.

    Роза  у  нас  дама  с  прошлым.  Родители  её — беднейшие  слои,  угнетаемого  русским  самодержавием  еврейского  наро-да.  Папа  владел  мельницей  и  лавкой  в  местечке.  Образ  па-разита  и  мироеда  уравновешивал  сын  Соломон.  Скрипач.  Какой  скрипач!  В  его  руках  смеялась,  горевала,  радовалась  и  плакала  душа  еврейского  народа.  Дома  Соломона  считали  пропащей  душой.

    - Цудрейтер!  Шо  он  заработает  себе  на  хлеб  и  шкарпет-ки?  Майн  гот!

    К  тому  же  скрипач  был  ужасно рассеян и сильно близорук.  Именно  поэтому  в  чудовищную  кашу  и  великое  переселе-ние  народов  восемнадцатого  года  Соломон  перепутал  поез-да,  сел  в  Киеве  на  речной  пароходик  до  Херсона.  Как  эта  речная  калоша  вместе  с  Соломоном  оказалась в  Лондоне,  даже  Богу  не  известно.  Известное,  что  в Лондоне  бабушкин  брат  влачил  жалкое  существование.  Окончил  свои  дни  в  по-местье  графства  Кент  с  замком  всемирно  известным  музыка-нтом,  баронетом  и  сэром.  Только  люмпен-пролетарское  поло-жение  брата,  находящегося  в  лапах  мирового  империализма  спасло  Розу  от  разных  катаклизмов  с  личными  последствия-ми.  Она  училась  в текстильном  институте,  вела  очень  актив-ную  общественную  жизнь,  вполне  соответствующую  духу  времени  и  национальному  характеру.  Мы  же  обязательно  куда-нибудь  влезем.  Прыгала  с  парашютом  в  аэроклубе.  Со  временем  стала  учлётом.  Горячая  любовь  к  общественной  работе  и  пятому  океану  органично  перешла  на  пилотов.  Ро-за  умудрилась  выйти  замуж  за  орденоносца,  майора  Семёна  Гонопольского.  Кроме  вышеперечисленных  достоинств у май-ора  был  сын  Аркаша,  которого  Роза  с  большевистским  пы-лом  сразу  усыновила.  Этот  Аркаша  впоследствии  устроился  моим  папой,  к  сожалению,  на  очень  короткое  время.  Своих  детей  Роза  завести  не  успела.  Началась  война.  Инженер  Го-нопольская  немедленно  ушла  добровольцем  на  фронт. Лета-ла  на  ночных  бомбардировщиках  «ПО-2».  Всю  оставшуюся  жизнь  твёрдо  убеждена,  что  СССР  выиграл  войну  только  благодаря  этим  летательным  аппаратам — ближайшим  родст-венникам швейной машинке Зингера.  В  сорок  втором  овдове-ла.  В  сорок  пятом  ссадили  Розу.  Штурман  комэска  Гонопо-льской  разбилась  насмерть.  Её  саму  собирали  из  оставших-ся  деталей.  Запчастей   явно  не  хватало,  поэтому  левый  глаз  у  бабушки  стеклянный. С  тех  пор  Роза  смотрит  на  жизнь  прицеливаясь.  Теперь  можно  понять,  что  характерец  у  ста-линского  сокола  Розалии  Наумовны  Гонопольской  ещё  тот.  Её,  в  лучшие  годы,  побаивались  в  горкоме  и  начальник  милиции.  Я  тоже  имею  все  основания  остерегаться,  хотя  мой  характерец  подарить  некому.

    Розына  история  любви  романтична  и  трагична.  Моя — абсолютно  идиотская. Отгуляв  первый  в  своей  жизни  отпу-ск,  я  болтался  в  резерве,  или  как  говорят  моряки,  сидел  на  биче.  Где-то  около  месяца  предстояло  ждать  возвращения  из  рейса  штатного  судна.  

    Резерв  находится  при  управлении  кадров  пароходства,  то  есть  в  Одессе.  На  биче  сидят  все,  но  по  разному.  Каждое  утро  надо  приходить  отмечаться.  Старших  офицеров  не  дё-ргают.  Зато  оставшиеся  получают  сполна.  Механиков  и  мо-тылей  сразу  пристраивают  крутить  гайки.  Штурманов  и  ма-тросов...  Один  ветеран  бича  охарактеризовал  резерв  вечным  субботником.  Вечерами  бичи  пропивают  в  гостинице  девяно-сто  процентов  оклада,  в  ожидании  скорого  выхода  в  море.

    Я  совершил  удачный  манёвр  против  ветра.  Договорился  с  начальником  портофлота  нашего  порта  за  литр  коньяка,  что  бичую  у  него.  Каждое  утро  я  переходил  дорогу  и  час  мо-золил  глаза  портофлоту. Иногда с  благодетелем  шли  на  пиво,  потому  что  после  вчера  командир  был  совсем  не  состояте-лен.  На  меня  положила  глаз  одна  из  диспетчеров — моя  ро-весница  или  чуть  моложе. 

    - Хочешь  посмотреть,  как  кино  снимают?-как-то  спросила  она.

    - Какое?

    - Та  не  знаю  я.  «Нерпа»  им  плашкоут  таскает.  Минут  че-рез  двадцать  пойдёт  к  бульвару.

    Бульваром  у  нас  именуется  набережная.  Диспетчерша  са-ма  с  удовольствием вместо  «Нерпы» сбегала  на  бульвар. Ки-но  у  нас  любят.  Его  в  городе часто  снимают  в  летний  ку-рортный  сезон.  Когда  такое  происходит,  всюду, да-же  в  са-мых  непотребных  местах  можно  обнаружить  знаменитостей  без  грима.

    Дел  особых  у  меня  не  было  и  я  решил  сходить  на  «Нер-пе». «Нерпа»  старенький,  как  травля,  речного  типа  буксир-толкач,  размерами  с плевок,  не  по  возрасту  бодро  бежал  че-рез  бухту,  весело  стуча  дизельком. Плашкоут  стоит  привязан-ный  в  конце  набережной.  Один  борт  его  представляет  всам-делешний  парусник  с  мачтами,  такелажем,  зарифованными  парусами. Часть  шкоута  отведена  под  палубу  баркентины.  На  остальной  полезной  площади  валяются  киношные  беби-хи  и  суетится  народ  важнейшего  из  искусств. Привязались  к  кино.  На  палубу  перебрался  странно  одетый  человек.  В  тё-плой с  начёсом  тельняшке,  футбольных  трусах,  бейсболке,  солнцезащитных  очках  и рабочих  ботинках — прогарах  без  шнурков.  Бодро  протиснулся  в  рубочку,  где  и  без  него  тес-новато.

    - Общий  привет!  Капитану  особый!

    Капитан — он  же  сменный  механик  держится  суровым  морским  волком,  с чувством  несколько  гипертрофированного  собственного  достоинства.

    - Работаю  с  вами  до  четырнадцати  ноль,  ноль  часов.  По-том  у  меня  плавкран.

    Меморандум  прозвучал  так,  будто  после  двух  по  полудню  у  славного  экипажа,  как  минимум,  открытие  Колумбом  Аме-рики. Плавкран  равный  Америке  должного  впечатления  на  гостя  не  произвёл.  У него  у  самого  на  шее  болтается  насто-ящий  бинокль,  а  через  плечо  одета рация,  словно  у  постово-го  милиционера.

    - Сегодня  снимаем  панику.  Значит  так:  отходим  подальше  в  море...

    - Куда  подальше? - опасливо  спросил  прожжённый  морской  волк  и  покоритель  плавкранов.  Водоизмещение  нашего  лай-нера  поперечного  плавания,  его моторесурс  и  квалификация  экипажа  никак  не  соответствует  киношным  замахам  на  Ос-кара.

    - Ща,- киночеловек  высунулся  из  рубочки,  закричал  на  плашкоут.- Куда плывём  Гагик  Аполлонович?

    - В  море.

    - В  какое? - теряя  последнее  мужество  спросил  капитан-механик.  Чем  ввёл  в полное  заблуждение  человека  в  тельня-шке.  Тот  странно  посмотрел  на  пенителя  морей,  потом  че-рез  него  в  открытую  дверь  рубочки,  где  за  бортом  веселит- ся  то  самое  море.

    - Это  какое?

    - Чёрное,- последовал  обречённый  ответ.

    Киночеловек  моментально  приложил  к  глазам  бинокль.  Не  знаю,  что  он там  видел.  Наверное,  хотел  убедиться — эта  сырость  и  есть  Чёрное  море.

    - Ага.  Значит,  плывём  по  нему  подальше.  Остановку  подскажут.

    Далее  сопротивляться  судьбе  бессмысленно.  Матрос-мото-рист  и  моторист-матрос  в  темпе  и  с  настроением  повсеме-стно  известного  и  популярного  похоронного  марша  «Из-за  угла»  пошли  отвязывать  искусство  от  земли.  Буксир исте-рически  взвизгнул  в  предсмертной  тоске,  капитан  Коля  лихо  переложил руль  на  борт.  Я  перебрался  на  шкоут,  уселся  на  какой-то  подвернувшийся ящик.  Экипаж  т/х  ком-мунистического  труда  забился  в  рубочку.  Кажется  он пел  «Варяга».

    «Подальше  в  море  оказалось»  в  кабельтовом  от  набереж-ной..  На  острове кино  началась  паника.  Служитель  муз  не  обманул.  Для  начала  паниковали перед  парусником.  Из-под  меня  выдернули  ящик  и  я  совершил  святотатство — сел  на  кнехт.  Затем  панику  перенесли  в  декорацию.  Здесь  уже  чув-ствовалась  твёрдая  рука  Гагика  Аполлоновича.  Весь  бардак  он  направлял  в  нужное русло.  Это  я  уже  видел  по  телевизо-ру.  «Мотор!»  хлопнули  деревянной  и  чёрной.  Хлопали  нес-колько  раз.  После  чего  директор  паники  Гагик  Аполлоно- вич  мило  спросил:

    - Эдюард,  Где  верьтольёт?

    - Должен  быть  через  пару  минут — бодро  прокричал  чело-век  с  биноклем, сверяясь  с  наручными  часами.

    Положенное  время  быстро  истекло.  Летательного  аппарата  нет.

    - Эдюард,  где  верьтольёт?

    - Ща,- Эдик  поднёс  к  губам  рацию. - Тася,  ты  где?

    - Напротив  на  набережной,-  ответила  рация.

    - Да  на  хрена  нам  твоя  Тася!  Где  верьтольёт?

    Исполнительный  Эдик  тут  же  отдублировался  в  рацию.

    - На  хрена  ты  нам  нужна.  Где  вертолёт?

    - Полковник  Дубов  не  дал.

    - Как  это  не  дал!!!  Есть  распоряжение  командующего  ави-ацией  сухопутных войск! - не  выдержал  Гагик  Аполлонович.  Чтобы  сообщить  это  по  рации,  пришлось  притягивать  к  се-бе  Эдика,  так  как  агрегат  закреплён  на  нём  мёртво.

    Видимо  Тасе  очень  не  понравилось,  что  она  никому  не  нужна.  Рация  мстительно  проскрипела  её  голосом.

    - Полковник  Дубов  сказал,  что  вас  вместе  с  командую-щим  вертел  на  х.ю  Вертолёт,  может,  будет,  а  может,  нет,  завтра  вечером.

    Ответ  неизвестного  мне  и  многим,  несомненно  бравого  полковника  Дубова вызвал  у  Гагика  Апполоновича  прилив  творческих  сил  и  идей.

    - Снимаем  посылку  гонца  на  берег.  Юра,  Слава,  идите  сюда,- режиссёр  стал что-то  объяснять  любимцу  всех  жен-щин  страны  Юре  и  примелькавшемуся  в  образах  вояк,  раз-ведчиков,  десантников, сыщиков,  пограничников  и  прочей  ге- роико-патриотической  шелупони  сексимволу  экрана  Славе.  После  долгих  объяснений,  показа  с  размахиванием  рукой,  в  которой  зажат  сценарий  Гагик  Аполлонович  поинтересова-лся  готовностью  актёров.

    - Как  пионеры,  Гагик. Пройдём?- с такой  готовностью  пред-ложил дамский  любимец,  что  я  грешным  делом  подумал  о  киснущей  где-то  водочке.

    Отрепетировали.  Опять  забегало  кинонаселение.

    - Ну  пошли.  Петрович,  понятно  всё?  Слава,  готов?

    Супермен  поиграл  мышцами,  вскинул  голову  и  тоненьким  голоском  сделал судьбоносное  для  меня  заявление.

    - Гагик  Аполлонович,  я  плавать  не  умею.

    - Ты  сценарий  читал  или  только  заглавие  видел?-зловеще  спросил  режиссёр. Видимо  менять  символ  уже  поздно.  Га-гику  Аполлоновичу  ничего  не  остаётся, как  произнести  гнев-ный  спич  на  повышенных  тонах  по  теме.  Полностью  согла-сен.  Весь  мир  бардак,  все  бабы  …..  Окрест  положиться  аб-солютно  не  на кого.

    - А  что  я,- гнусит  сек  символ.- Меня  от  вида  стакана  во-ды  укачивает.

    - Эдюард,-вдруг  очень  любовно  позвал  режиссёр,- скида-вай  ботинки.

    - Зачем?-  напрягся  Эдик.

    - Будешь  прыгать.

    Эдик  настолько  офанарел,  что  несколько  минут  беззвучно  шлёпал  губами. Потом  ткнул  указательным  пальцем  в  бинок-ль,  болтающийся  на  впалой  груди

    - А  кто  же?

    - Меня  нельзя,-шлёпанье  приобрело  звуковое  значение.- У  меня  геморрой.

    - Прыгнешь  головой  вперёд.

    Опять  хватание  воздуха.

    - И  хронический  тонзилит.

    В  кино  я  понимаю  меньше  чем  в  геронтологии.  В  герон-тологии  не  понимаю  ничего.  Однако  на  мой  искушённый  взгляд  худющий  до  синевы  гастрономовской  курицы  Эдик  очень  похож  на  раскаченное  до  нельзя  дарование. Просто  одно  лицо.  Это  не  может  не  отметить  даже  слепой.  Эдик  с  надеждой и  обожанием  смотрит  в  сторону  «Нерпы».  Наде-жда  моментально  потускнела.  В  рубке  никого  нет.  Скорее  всего  бравый  экипаж  от  греха  подальше  забился  в  кубрик.

    - Кто-нибудь  может  плавать?- грозно  поинтересовался  Гагик  Аполлонович.

    Кладбищенская  тишина  была  ему  ответом.

    - Я  умею,- пискнул  женский  голосок  из  гущи  народной.- На  надувном  матраце.

    Ситуация  форсмажорная.  Поднимаюсь  с  кнехта.

    - Могу  прыгнуть.

    - Кто  это?-интересуется  режиссёр.

    - Это?-Эдик  уставился  на  меня  сквозь  бинокль.- А,  навер-ное,  из  массовки.  Паспорт  есть?

    Есть  служебное  удостоверение.  Эдик  сверяет  фото  с  ори-гиналом,  узнаёт,  что я  служу  в  ордена  Ленина  Черноморс-ком  морском  пароходстве  в  должности четвёртого  штурмана.  На  вкладыше  значится  моё  судно — теплоход  «Всеволод Пу-довкин».  Реакция  Эдика  потрясающая.  Орёт  Гагику  Аполло-новичу.

    - Его  Пудовкин  знает!

    Судно  решило  всё.  Я  впрыгнул  сверху  вниз  в  мировую  киноэлиту.  После моего  дебюта  «Нерпа»  опять  заорала   и  весело  поставила  плавкино  на  место. Искусство  на  сегодня  иссякло.  Ко  мне  подошла  молоденькая  актриса.  Судя по  то-му,  что  известный  Юрий  Петрович  таскал  её  всюду  за  со-бой,  а  она  залепила  ему  шикарную  пощёчину,  передо  мной  главная  героиня.

    - Вы  здорово  прыгаете.

    - Правда?  Я  ещё  и  плаваю  прилично,-начинаю  распускать  перья.- Это  детектив?

    Меня  быстренько  просветили.  Рабочее  название  ленты  «Летучий  голландец» Так  называется  ресторан  на  старом  па-руснике.  В  разгар  вечера  в  него  не  пу-скают  пьяного  посе-тителя.  Последний  обижается  и  отвязывает  предприятие об-щественного  питания  от  берега.  В  экстремальных  условиях  плавания  с  отбивными  котлетами  раскрывается  нутро  прису-тствующих.  Надо  сказать,  что настоящих  советских  людей  среди  шницелей  нашлось  немного.  Международная  общест-венность  тоже  покажет  своё  истинное  лицо.  Прямо  скажем — мурло.  Мимо  пройдёт  американский  авианосец,  круизный  лайнер,  шумящий  иностранными  туристами  и  не  нашим  джазом.  Правда,  прилетит  вертолёт,  который  не  дал  полков-ник  Дубов.  Однако  не  спасать.  Высадит  кучу  журналистов продажных  средств  массовой  информации,  охотников  за  сен-сациями.

    - Чем  всё  закончится?

    - Парусник  прибьёт  к  необитаемому  острову.  Все,  кто  на  его  борту,  начнут новую  жизнь.  Очень  символично.  Соглас-ны?

    - Вполне.  Это  комедия?

    - Скорее  притча.

    - Я  думал  комедия,  судя  по  Эдику.

    - Ассистент  режиссёра,  мальчик  на  побегушках,  педик.

    -???

    - Да-да,  с  ним  живёт  наш  костюмер.

    - Педераст  с  геморроем?  Оригинально!

    Меня  уже  мало  интересовал  жанр  эпохального  произведения  Гагика  Аполлоновича  с  моей  всемирной  кино-славой,  обошедшейся  студии  в  три  рубля. Больше  занимала  спутница.  Я  начал  выкидывать  разнообразные  номера,  свой- ственные  самцам  в  брачный  период..  Самцы,  в  отличие  от  меня,  знают  для чего  они  всё  делают.  Этого  я  добился  оче-нь  быстро,  но  хотелось  логического завершения,  постоян-ства.  Мы  посоветовались  и  я  решил  жениться.  О  чём  по-дробно  доложил  Розе.  Время,  конечно  же,  выбрал  неудач-нейшее.  За  завтраком Роза  читала  местную  прессу.  В  этот  священный  для  всего  живого  момент  я чего-то  там  мямлил.

    - И  я  всё  поняла.  Она  беременна?  Отведи  её  к  тёте  Рае.  Пусть  проверит. Дамочки  могут  и  соврать.  Нет?  Шо  тогда?  Любовь.  Первая.  У  неё  или  у  те-бя?  Так  и  да — это  причи-на.  А  просто  нельзя?  Всё  равно  ты  с  ней  спишь. Шо  ты  молчишь,  как  старый  аид  на  собственных  похоронах?  Да!  Ты  с  ней спишь.  Могу  тебе  сказать,  шо  штамп  в  паспорте  на  время  и  удовольствие  не влияет.  Слушай  сюда  и  не  мо-рочь  мне  голову.  Хочешь  иметь  документ — поимей.  Про-писывать  её  не  буду.  Пусть  так  живёт.  Это  не  надолго.

    В  вопросах  семьи  и  брака  я  имел  неоспоримую  фору  перед  остальными гражданами.  Моряков  и  военнослужащих  расписывают  вне  всякой  очереди  в день  подачи  заявления.  Было  бы  глупо  этим  не  воспользоваться.  Роза  осмотрела  мою  жену,  сделала  вывод.

    - Свеженькая  ещё.  Посмотрим,  шо  мы  с  этого  имеем.

    - С  чего  с  «этого»?- не  понял  я.

    - Пока  с  этого  ты  имеешь  одно  удовольствие.

    Последующие  шесть  суток  наполнились  сплошным  этим  удовольствием.  За них  я  стал,  если  не  своим  человеком  в  кино,  то  историю  его  выучил  на  твёрдую  четвёрку.  И  один  раз  напоил  до  зелёных  чертей  с  красными  глазками всеоб-щего  дамского  любимца  Юрия  Петровича,  что  сделать  ока-залось  совсем просто.  Сам  тоже  был  хорош.  За  это  время  «Всеволод  Пудовкин»  вошёл  в Чёрное  море  и  подвернул  на  Ильичёвск.  Сцена  прощания  была  щемящей  по длине  и  дра-матичнейшей  по  содержанию.

    Рейс  на  длинное  плечо  с  кучей  заходов.  За  неделю  до  прихода  в  Союз  дал  две  одинаковые  телеграммы.  Розе  и  в  Москву.

    Одесса,  швартовка,  двадцать  первый  причал,  власти,  от-крытие  границы,  третий  помощник  бежит  оформлять  при-ход,  относит  судовые  роли.  Счастливый момент.  По  причалу  нестройными  рядами  топают  наши  семьи.  Все,  у  кого они  есть  вышли  на  палубу  к трапу.  Что-то  своей  семьи  не  ви-жу.  Вместо  неё третий  штурман  суёт  мне  пухлый  конверт.

    - Аркадьич,  в  портнадзоре  передали.

    Странный  адрес:  Одесса,  торговый  порт,  т\х  «Всеволод  Пудовкин»  Гонопольскому  В.  А.  Удивительно,  что  оно  дос-тигло  цели.  Десять  страниц  исписаны круглым  аккуратным  почти  детским  почерком.  Десять  страниц  цитат  из  Шекспи- ра,  Шиллера,  Чехова,  Блока  и  всех  остальных  классиков  ми-ровой  литературы.  Ничего  не  понимая  в  подсознании,  сверх-задаче  по  Станиславскому  и заламывании  рук,  мужественно  продираюсь  к  концу.  Крик  души  завершается  несколькими  фразами,  ясными  для  моей  примитивной  психологии.  «Я  виновата.  У  нас  не  было  любви.  Одна  всепожирающая  стра-сть,  в  огне  которой  мы  сгорали  и  первобытные  инстинкты.  Прощай,  Владимир!  Тебя,  конечно,  интересует,  кто  мой  из-бранник?" - Вовсе  нет. -  «Это  естественно.  Мы  столько  про- жили  вместе,  сроднились  телами.  Тебе  могу  сообщить.  На-родный  артист  СССР,  известный  кино  и  театральный  актёр,  режиссёр,  профессор,  руководитель  столичного  академичес-кого  театра,  крупный  педагог.  Как  ты  мог  дойти  до  такой  низости,  Владимир!  Утверждать,  что  Павел  Гаврилович  ста-рше  меня  на  сорок  лет,  ничего,  как  творческий  человек,  не  делает,  только  бегает  за  молоденькими  юбками.  Это  гадко!»  Что  гадко?  Бегать  или  утверждать?  Ладно,  пошли  дальше.  «По  вопросу  развода  и  раздела  имущества  звони  в  Москву  по  телефону.»  Чего  делить  собралась? Пароход?  Будет  инте-ресно  посмотреть.  «Р.S.  Письмо  показала  Павлу  Гаврилови-чу.  Он  текст  одобрил.»     После  вахты  и  вечернего  чая  схожу  на  берег  звонить  в  Москву.  Отвечает  бархатный,  несколько  утомлённый  мужской  голос.

    - Будьте  любезны  Елену...- чёрт  забыл  отчество  своей  пока  ещё  жены.  Может,  я  его  не  знаю?  Знаю,  знаю!  В  свидете-льстве  о  браке  записано.

    - Позвоните  позже.  Елена  Николаевна  отдыхает  после  ре-петиции.

    Едрён-с!  Николаевна!

    - Не  могу.  Гонопольский  по  поводу  развода.  Она  уже  пе-редумала?

    - Одну  минуточку,  подождите,  пожалуйста.

    Во,  сразу  бы  так!

    - Володя?  Здравсствуй,  Володя.  Ты  не  возражаешь  против  развода?

    - Ни  Боже  мой.

    На  том  конце  провода  повисла  тишина.  Такого  ответа  моя  скоропостижная жена  не  ждала.  Опять  по  Станислав-скому  со  Стендалем?

    - Ты  меня  хорошо  слышишь?

    - Лучше  чем  очень.

    - Тогда...  тогда  вышли  мне  заверенную  телеграмму  со  своим  согласием.

Я  отправлю  тебе  свидетельство  о  расторжении  брака.

    - На  домашний  адрес.  Всё?

    - Володя...  а  помнишь...  ну...  ты  не  привёз?..

    - Шмотки,  что  заказывала?  Привёз.  Бюстгалтер,  трусы,  джинсы...

    - Вышли,  пожалуйста.

    - Обязательно.  Телеграммой  «Молния»  Теперь  всё?  Ну,  пока.

    Летальный  брак  оказался  гадким  недоразумением.  С  тех  пор  долговременных  проектов  с  дамами  избегаю.  При  этом  прибываю  в  полном  душевном комфорте.  Когда  начинает  зу-дить  внутри,  достаю  свидетельство  о  расторжении  брака,  освежаю  память.  Розины  попытки  решить  за  мой  счёт  неко-торые проблемы  мирового  еврейства  несколько  напрягают  и  настораживают.

    Пока  всё  идёт,  как  надо.  Роза  сильно  интересуется  бесхоз-ным  аидским  населением  города,  собирая  о  нём  сведения,  где  только  можно,  больше,  где нельзя.  Однако  её  всё  время  отрывали.  От  чего  работа  двигалась  медленно  и страдало  ка-чество  получаемой  информации.  Очень  отвлекали  от  магист-ральной линии  склоки  в  парторганизации  нашего  ЖЭКа.  Идейный  коммунист  Гонопольская  Р.Н.  не  могла  остаться  в  стороне  и  не  принять  участия  в  крикливой дискуссии.  

    Круто  изменилась  обстановка  на  общем  фронте  нашей  мишпухи.  Случилось  тяжёлое  и  неизбежное.  Мы  лишились  дедушки  Саиньки.  Цадик  отходил тихо  и  долго.  Так,  что  к  одру  успели  представители  всех  воюющих  сторон  в надежде  услышать  чётко  обозначенную  позицию  по  главному  вопро-су  бытия, чести  и  совести  нашей  эпохи.  Он  не  подвёл.  По-желал  аидам  не  жалеть  заварки,  так  как  жидкий  чай,  кото-рый  всю  жизнь  пил  Саинька  оказался  чертовски не вкусным.  С  чем  и  отбыл  туда  отстаивать  перед  Всевышним  интересы  нашей  буйной  мишпухи.  Его  многочисленные  потомки  по  прямой  и  с  ответвлениями  истомлённые  долгим  бездельем  вынужденного  нейтралитета,  тут  же бросились  в  водоворот  военных  действий,  существенно  усилив  одну  из  сторон. На  освободившееся  место  имелось  два  претендента.  Естествен-но,  Роза  с  её  всегдашним  спокойствием.  Некоторые  устав-шие  воевать  полагали,  что  член  КПСС  с громадным  стажем,  недюжинным  умом,  неимоверным  административно-хозяйст-венным  опытом  положит  конец  внутренним  безобразиям,  имеющим  внешние  последствия.  Однако  Розалия  Наумовна — женщина,  что  существенно  снижает  её  шансы.  И  Жид  Морозоустойчивый — профессор  Самуил  Коган  из  Сывтыв-кара  или  просто  Муля.  Мужчина,  но  запятнавший  белые  одежды  сепаратной  политикой  и  метаниями  из  одного  лаге-ря  в  другой,  преследуя  чисто  шкурные,  меркантильные  ин-тересы.  В  конце-концов,  независимо  друг  от  друга,  после  длительных  громких  раздумий  и  крикливых  консультаций  среди  тут,  директором,  идеей,  душой  назначили  женщину.  Происходило  это  где-то  в  марте,  апреле  восьмидесятого  года.  

    Лето  того  же  года  принесло  новый  виток  эскалации  воен-ных  действий. В  Сочи  одновременно  оказались  Натан  Хей-фиц  из  Белоруссии  по  прозвищу  Экскаватор  и  Сеня  Марша-ун  из  столицы  Узбекистана,  которого  зовут  просто — Ташке-нтский.  Оба  при  жёнах.

    Хейфиц  получил  почётное  наименование  за  то,  что  буду-чи  начальником  участка  строительного  треста  возвёл  одно-подъездный  дом  из  красного  кирпича  повышенной  комфорт-ности,  где  вместо  биде  чешского  производства умудрился за-тулить  чугунные  раковины-рукомойники,  снятые  с  уже  сдан-ного  в  эксплуатацию  бытового  корпуса  авторемонтного  заво-да.  Монтировались  раковины  на  такой  высоте,  чтобы  в  них  без  проблемы  можно  было  сесть  голой  задницей.  В  таком  виде  повышенного  комфорта  пристроили  получившееся  госу- дарственной  комиссии.  Сами  же  чешские  биде  растворились  в  пространстве  и  во  времени.  Точно  по  теории  вероятности  Эйнштейна.  И  это  ещё  не  все  превратности  судьбы  и  шут-ки  природы.  Вместо  всё  той  же  импортной  сантехники  в  те  же  рекордные  сроки  неожиданно  материализовался  двухэта-жный  особняк  со  всеми  прелестями  жизни  почему-то  руга-тельно  названный  «дача».  С  подземным  гаражом  из  подоз-рительно  красного  кирпича.  Плюс  всякие  мелочи.  Типа  ка-тера  на  Березине.  Вся  эта  ерунда  принадлежит  дедушке  Аб-раше — лихому  ветерану  местного  пионерского  и  партизанс-кого  движения,  всесоюзного  комсомола,  умершего лет за  два-дцать  до  стройки  века.  Очень  кстати  оказалось  в  повышен-ной  комфортности  смонтировано  то  самое  чешское  биде. При  виде  дубового  паркета,  который  постелен  даже  в  соба-чьей  конуре,  у  сотрудников  грозного  аппарата  ОБХСС  начи-нало  чесаться  в  кобуре  и  шевелиться  в  галифе,  но  дедушка  Абраша...

    Ташкентский — ничем не примечательный цеховик-обувщик.  Примечательны  только  его  деньги.

    Надо заметить, что Экскаватор и Ташкентский по родопле-менным признакам принадлежат к разным враждующим  лаге-рям.

    Пары  остановились  в  «Жемчужине»,  пользовались  ресто-раном,  пляжем,  топтали  набережную.  Как  Творец  умудрился  сделать  так,  что  они  почти  неделю  не  столкнулись  носами,  никто  не  узнает.  Бог  не  пишет  мемуаров,  а  значит  лишён  возможности  соврать.  Всё  обошлось  бы,  но...  Скорее  всего  Всевышнего  на   минуточку  отвлекли.  У  него  без  нашей  ми-шпухи  дел — вагон  с  маленькой  коробкой.  И...

    Жена  Хейфица  Лидочка — настоящая  еврейская  женщина.  Национальных  габаритов,  нервной  организации,  шумной  ре-акции,  совершенно  слабого  здоровья.  С  удовольствием  лечи-тся.  Держит  дома  полное  собрание  медицинской  энциклопе-дии,  свела  в  могилу  не  одно  поколение  местных  врачей.  Имеет  частые  и  сильные  мигрени  с  поразительной  регуляр-ностью,  когда  встаёт  половой  вопрос.  Из-за  стоячего  пресло-вутого  вопроса  Натанчик  всё  время  вынужден  находиться  в  беспрерывном  поиске  вариантов  даже  в  присутствии  жены. Из-за  динамики  жизни  Хейфиц  всегда  в  форме.  Выглядит,  как  охотничья  лягавая — худой  и  согнутый  вопросительным  знаком.  У  Лидочки разыгралась  нешуточная  мигрень  не  без  основания.  Экскаватору  на  пляже  подвернулся  замечатель-ный  вариант.  Всё  при  варианте  и  по  высшему  классу.  Даже  по  пляжной  гальке  ходит  на  «шпильках». В  чём-то  ходить  надо.  Быть  на  советском  пляже  абсолютно  голой  не  соотве-тствует  моральному  кодексу  строителя  коммунизма  и  уголов-но  наказуемо.  Хейфиц  сделал  деловое  предложение. Вариант окинула  взглядом  сутулую  хилость  бывшего  брюнета,  произ-вела  необходимые  арифметические  действия.  Быстро  перем-ножила  рост  и  вес  золотых  часов,  цепочку,  перстень  с  печа-ткой.  Разделила  всё  на  национальность,  вычла  волосатость  тела,  прибавила  «Жемчужину».  Полученный  результат  удов-летворил.  Говорила  чётко  телеграфным  стилем.

    - Сегодня,  19.00,  набережная,  ресторан,  отель,  пятьсот  руб-лей.  Лола.

    Стиль  ответа  Натанчику  понравился  Вариант  Лола  стоит  этих  денег.  Стоит и  больше,  но  национальная  тяга  к  береж-ливости  и  врождённая  любовь  к  деньгам  взяли  верх.  Хей-фиц  оценил  не  предоставленные  ещё  услуги  в  полтораста  целковых,  букет  цветов  без  ресторана.

    Вечером,  как  положено  программой  отдыха, Лидочка  лежа-ла  в  постели  с мокрым  полотенцем  на  лобике,  грелкой в  но-гах,  градусником  под мышкой,  жалобно  подстанывала  и  из-под  полуприкрытых  ресниц  наблюдала  за  действиями  мужа.  Когда  Натанчик  принял  душ  из  французского  одеколона,  просто  перевернув  флакон  над  лысиной,  слабым  голоском  спросила:

    - Ты  куда?

    - За  сигаретами.

    Стандартный  ответ.  Однажды  Натанчик  в  домашних  тапо-чках  пошёл  за  сигаретами  в  гастроном  за  углом.  Вернулся  через  трое  суток.  За  спичками  пришлось  идти  пешком  в  Бо-рисов.  При  этом  Натан  Хейфиц  никогда  в  жизни  не курил.  Теперь  Лидочка  соображала — а  не  слишком  ли  сильная  у  неё  мигрень для  такого  случая,  и  не  прервать  ли приступ  на  пару  минут,  дабы  обрадовать законного  супруга  низменным  материализмом  секса?  Думает  она  медленно. Неуспела  осмы-слить  и  половины  проблемы,  а  муж  уже  катил в лифте  вниз. «Ну  и  ладно,»- решила  болящая.  Ничего  хорошего  Лидочка  в  сексе  не  находит,  поэтому  решила  заняться  приятным  и  интересным  делом.  Стала  прислушиваться  к  своему  органи-зму.  Может,  обнаружится  какая — никакая  новая  хвороба.  Не  зря  же  она  везла  с  собой большой медицинский  словарь.

    Настя  Маршаун —  русская  красавица.  Кубанская  казачка.  Сеня очень  гордится  тем,  что  сумел  разглядеть  красоту  под  грубой  робой  заводского  токаря  и  жениться  вопреки  нацио-нальным  традициям,  устоям,  желанию  мамы,  почечной  коли-ки  папы,  обструкции  родственников,  пересудам  всего  аидс-кого  Ташкента.  У  Насти  тоже  бывают  сильные  мигрени,  но  когда  пресловутый  вопрос  не  стоит.  С  мигренью  борются  сообща,  о  чём  свидетельствует  четверо  отпрысков  разного  пола.  Суетная  полуподпольная  жизнь  советского бизнемена- цеховика  и  постоянный  тренинг  в  любых  условиях  от  Нас-ти  держат  Сеню  в  прекрасной  физической  форме.  Ташкент-ский  обожает  делать  жене  маленькие  подарки.  Вроде  ниче-го  особенного,  а  ей  приятно.  То  колечко  с  бриллиантом,  то  серьги  с  изумрудом  в  алмазной  россыпи  или  кулон  с  ред-кой красоты  камнем.  В  тот  вечер  Семён  натянул  тренирово-чный  костюм  с  эмблемой сборной  ФРГ,  сунул  ноги  в  кроссовки,  направился  к  двери.

    - Ты  куда?- расслабленно  спросила  Настя  из  постели.  То-лько  что  неоднократно,  совместными  усилиями,  победили  очередной  приступ  мигрени.

    - За  сигаретами,- Сене  очень  захотелось  преподнести  жене  цветы.

    Натанчик  с  Ташкентским  познакомились  на  похоронах  де-душки  Саиньки. Активного  участия  во  внутриклановой  вой-не  не  принимали.  Имели  в  виду, что  принадлежат  к  воинст-венной  мишпухе.  Люди  деловые,  занятые,  им  некогда  зани-маться  мелкими  склоками.

    Хейфиц  вышел  из  гостиницы  очень  предварительно,  же-лая  совместить  приятное  с  полезным.  Подышать  свежим  морским  бризом,  размять  ноги  и  присмотреть  вариант  на  перспективу.  Уже  сорок  минут  торгует  у  лотка  цветочника  букет  из  трёх  гладиолусов — большую  глупость  в  целофане.  За  процессом наблюдает  группа  товарищей,  расколовшаяся  на  две  неравные  части.  Большая, состоящая  из  курортников  смотрит,  как  жидяра  армяна  обманет.  Остальные — местные  жители,  невесть  как  оказавшиеся  тут,  уверены,  что  там,  где  прошёл армянин,  еврею  делать  нечего.  Продавец — армянин  устало  и  тупо  смотрит  в пространство.  Куда-то  за  горизонт.  На  все  провокации  покупателя  устало  и тупо  отвечает:

    - Нэт!

    Слова  у  него  давно  кончились.  Остались  одни слюни. 

    - Послушайте,- мягко,  ласково,  любовно  обращается  Натан-чик,- мы  с  вами  деловые  люди.        

    - Нэт.

    - Шесть  рубилей — не  цена.

    - Нэт.

    - Хорошо.  Не  будем  спорить.  Два  рубиля.  Это  большие  деньги.

    У  видавшего  все  виды  сына  Арарата  от  тихой,  но  лихой  наглости  отвалилась  нижняя  челюсть,  вылезли  из  орбит  гла-за,  он  забыл  набрать  в  лёгкие  воздуха.  Слегка  позеленел.

    - Всё!  Согласен!  Вот  вам  три  рубиля  и  закончим на  этом.-Хейфиц  вытащил потёртый  временем,  событиями  и  истори-ей  кошелёк,  доставшийся  от  сестры бабушки  по  наследству.  Выудил  оттуда  две  рублёвые  купюры,  мятые,  потёртые,  как  билеты  в  кино  на  позапрошлогодний  сеанс.  Полторы  приго-ршни  меди  достоинством  копейка,  три,  пять.  Начал  долго,  со  вкусом  и  чувством  пе-ресчитывать  капиталы.

    Продавец  пребывал  за  порогом  клинической  смерти.  Уже  вывалился  язык. Срочно  требовалась  немедленная  реанима-ция.  Она  подоспела  в  лице  рыжего громилы  в  спортивном  костюме.

    - Одиннадцать  роз.  Тех,  крупных.

    - Пят  рублей  штук,- неожиданно  ожил  кандидат  на  туда.

    - Упаковывай,  джан.  Приговор  потом.

    - Я  извиняюсь,  тут  очередь,- заявил  Натанчик  и  повернул-ся  к  продавцу.- Во-зьмите,  дорогой,  деньги.

    Получив  с  фронта  помощь,  упрямый  армянин  опять  стал  скалой.

    - Говорьят  тэбе  шьесть  рублэй!  Идьи  отсьюда!

    Такое,  конечно,  терпеть  никак  нельзя.  Тем  более,  что  тем-пература  кипения у  Натана  Хейфица  в  отличии от воды  обы-чной  водопроводной  градусов  пять-семь.  В  летнем  Сочи  на  воздухе  гораздо  больше.  Начальник  участка  тут  же отвяза-лся  на  громиле.  Всё  пришлось  делать  быстро.  Времени  до  начала  гарцевания  оставалось  в  обрез.

    - Идиёт,  алкаш,  охренел  совсем?!-заорал  визгливым  фаль-цетом  Натанчик.- Разуй  зенки,  куда  прёшь  своим  пьяны  ха-йлом,  так  тебя  и  так!

    - Заткнись,- невозмутимо  отмахнулся  Сеня.

    Неожиданно  в  идиёте  и  хайле  Натанчик  узнал  дальнего  родственника  и  потенциального  противника.  Перешёл  на  ро-дной  язык.

    - Мишигине  коп,  анарышкейт,  агей  ге  форн  отсюда.

    - Формахт  дер  муил,  поц,-  спокойно  и  вежливо  попросил  Ташкентский.

    Зрители,  начавшие  скучать  и  расходиться,  стали  с  новым  интересом  следить  за  атракционом.  Тем  более, что  конфликт  из  межнационального  быстро перерос  в  международный,  су-дя  по  эмблеме  на  куртке  рыжего  громилы  и  по тому,  что  перешли  на  немецкий.

    Натанчика  били.  Не  часто,  но  больно.  Однако,  в  моменты  наивысшего  духовного  напряга  он  забывает  об  этом.  Тем  более,  что  товарищ  Хейфиц  совсем  не  умеет  драться.  Нача-льник  участка  залепил,  как  оказалось  злейшему врагу,  пощё-чину  в  район  квадратного  подбородка.

    Сеня  вырос  на  интернациональной  окраине  Ташкента,  где  джентльменский кодекс  чести  несколько  отличается  от  уста-ва  института  Благородных  Девиц.  Но  на  той  окраине  суще-ствовал  железный  закон:  слабых,  больных,  лежачих бить  за-падло.  В  целях  личной  безопасности  товарищ  Маршаун  вы-ставил  вперёд  кулак  вытянутой  руки.  Кулак  Сени  размером  с  голову  годовалого  ребёнка.  На  него  и  напоролся  в  треть-ей  попытки  битья  морды  кухонный  боксёр Хейфиц  собствен-ной  мордой.  От  чего  упал  на  задницу  и  прочесал  метров пять  гостеприимного  асфальта  всесоюзной  здравницы.

    В  этот  драматический  момент  зрителей  прибавилось  ещё  на  два  человека. Из  подразделения  патрульно-постовой  слу-жбы,  при  чём  при  исполнении.  Благодарные  зрители  уверя-ли,  что  во  всём  виноват  тот  маленький говнюк.  Однако,  в  отделение  приволокли,  не  сильно  разбираясь,  в  обезьянник заперли  обоих  и  в  одну  камеру.  Ещё  и  при  розах.  Натан-чик  опять  попробовал  шуметь.  Выяснять  отношения  одной  половинкой  лица  оказалось  очень  неудобно.  Левый  глаз  смо-трел  в  мир  прицеливаясь.  Только  Хейфиц  угомонился,  на-чал  буйствовать  Ташкентский.  В  ультимативной  форме  он  потребовал себе  дежурного  по  отделению.  В  клетку вместе  с  розами  больше  не  вернулся.  Минут  через  двадцать  туда  же  доставили  Экскаватора.  Капитан  не  тратил  время  на  воспи-тательную  работу.  Просто  объяснил — за  сто  пятьдесят  ру- блей  пошёл  вон  отсюда.  Конечно,  система  делает  безальтер-нативные  предложения,  но  гражданин  Хейфиц  попробовал  сбить  цену.  Следующие  пятнадцать суток  начальник  участка  мёл  хорошо  изученную  сочинскую  набережную  при персона-льном  милиционере.  Мстительный  Натанчик  загонял  весь  наметённый за  день  мусор  под  лоток  цветочника.   Освободи-ли  его  в  то  же  время,  что  и  закрыли.  Экскаватор  брёл  по  набережной.  Народ  веселился,  счастье  катило  мимо. В  толпе  мелькнула  вариант  Лола  при  исполнении.  Тащила  куда-то  плюгавость  кавказской  наружности.  По вечернему  времени  одета  просто  пуритански.  На  ней  кроме  туфель  на  сумас- шедших  каблуках  ещё  и  золотая  цепочка  на  шее. 

    Лидочка  не  обратила  внимания  на  геройский  вид  мужа,  сходившего  за  сигаретами сроком  на  пятнадцать  дней.  По-прежнему  лежит  в  постели,  но  болеет  гораздо  бодрее.  Ра-достно  заявила.

    - У  меня  горячо  в  голове.

    - И  да?

    - Возможен  инсульт.  Меня  парализует,  буду  лежать  и  ходи-ть  под  себя.

    - От  этого  умирают?-с  тихой  надеждой  спросил  Натанчик.

    - Нет.  Только  воняет.

    Сочинская  провокация  имела  далеко  идущие  последствия.  Во  всём  был обвинён  Сеня,  его  жена-гойка,  её  родичи-анти-семиты.  Это  послужило  поводом  для  нового  витка  эскала-ции  напряжённости  и  военных  действий.  Потому что  с  дру-гой  стороны  обвинили  во  всём  этот  кагал  из  белорусской  деревни.

    Разрываясь  на  туда  и  сюда,  часто  отвлекаясь,  Роза  собра-ла  необходимый минимум  информации.  Бегло  проанализиро-вала  её,  так  как  время  поджимало, и  позвонила  в  Павлослав.

    - Я  тебе  могу  сказать,  шо  ничего  хорошего  сказать  не  мо-гу.  С  этим,  шо есть,  плана  не  сделаешь  посмотрэть  можно,  но  не  ассортимэнт.

    Объяснившись  с  родственницей,  Роза  поставила  меня  в  известность,  шо  они,  таки  да,  будут.  Я  занятый  своими  глупостями,  поэтому  не  допонял.

    - Кто?

    - Леля  с  дочкой.  

    - Зачем?  Ты  же  сказала,  что  в  нашей  лавочке  одна  морс-кая  пыль.

    Видимо,  меня,    честно  сказать,  очень  мало  интересует  павлославская  трагедия.

    - Им  надо  девочку  оторвать  от хазара.

    На  данный  момент  я  уже  знаю,  что  гой  пишется  с  очень  маленькой  буквы.

    - На  сколько?

    - Хотя  бы  на  десять  дней.

    - Поможет?

    - Я  знаю...

    - Им  с  подвала  виднее.

    Наступил  день,  когда  Роза  официально  заявила:

    - Наши  будут.  Встречаешь  завтра  в  десять  сорок  на  вокза-ле.

    Это завтра, а сегодня я командирован на рынок с  длинющим  списком  и инструкцией  торговаться  на  десять копеек меньше. Всё  выполнено.  Стою  мокрый,  как  мышь  и  уставший,  слов-но  собака.  Останавливается  такси.

    - Что  ты  так  руками  машешь?  Автобусы  перевернёшь.  По-чему  без  колёс? Проблемы?- на  меня  смотрят  добрые  глаза  одноклассника  Мишки  Морица.- Садись.

    Действительно,  почему  я  без  машины?  Не  виделись  мы  со  школы,  естественно,  разговор  шёл  за  жизнь.  Первым  отчитывался  я.

    - Смотри,  как  тебе  повезло!-сокрушённо  покачал  головой  Миня.- Мы  же  оба двоечники.  Двоечник  в  аидской  семье!  Вей-из-мир! Цурыс  майне!  Молодец!  Высшую  мореходку  ко-нчил.

    -  Ага. Судоводитель  минус  инженер.

    - Чего?

    - Про  борьбу  с  космополитизмом  слышал?

    - Ну?...

    - Штурман — слово  заграничное.  Его  тогда  заменили  на  судоводитель.

    - Так  что,  штурманов  теперь  нет?

    - Есть.  Куда  без  них.  Факультеты — судовождение  на  морских  путях.

    - Всё  равно  есть  перспектива.  Не  то  что  я.

    - Что  ты?

    - Я,  как  я,- стукнул  ладонью  по  баранке  Миня.  Ему  явно  не  повезло.  Куда ещё  может  податься  двоечник-аид? В  меди-цинский  институт.- Ну, стал  бы  венерологом.  Копи  царя  Со-ломона,  честное  слово. Лечить  триппер сильным  мира  сего  и  морячкам  загранплавания  всё  равно,  что  ставить  золотые коронки  и  мосты  работникам  торговли.  На  худой  конец — гениколог  тоже  дай Бог.  Делай  тихо  аборты  с  обезболевани-ем  и  можешь  мазать  чёрную  икру  на чёрный  хлеб  со  с мас-лом.  Участковый  терапевт!  Прыщ  на  пупе!

    - В  моря  пойти  не  пробовал?  Доктор  на  судне — пожизне-нный  круиз  в  отдельной  каюте,  при  окладе  со  всеми  надба-вками.

    - Что  я  только  не  пробовал,  спроси  меня.

    - Спрашиваю. 

    - Надоело  занимать  у  коллег  до  получки  и  жить  на  под-сосе  у  родителей. Кончил  курсы  судовых  медиков.

    - Ну?

    - У  меня  оказались  родственники  в  Австралии.  Во  хохма!  Ни  мои  старики, ни  наши  родственники  ни  фига  не  знаем,  а  ОНИ  раскопали.

    - Великолепно!  Чего  ты  ждёшь?  Ежай  в  Австралию.  Ти-хая,  спокойная  страна. Я  был  в  Сиднее.

    - К  кому?  Если  мы  здесь  ничего  не  знаем,  там  о  нас  и  подавно.  В  Сиднее нет  КГБ.

    Нельзя  не  признать  в  Мишкиных  словах  житейской  муд-рости  свойственной аидам.  Однако,  я  не  сдавался.

    - В  портовую  санэпидемстанцию?

    - Откуда  ты  такой  умный  взялся?  На всех твоих пароходах  нет  столько крыс,  сколько  желающих  их  ловить.  Понял?  

    - Вполне.  Тут  доволен?

    - Во  всяком  случае  купил  квартиру  в  кооперативе, машин-ку.  Старенькую, но  ездит.  В  день  поднимаю  столько,  сколь-ко  на  скорой  не  поднимал  на  полторы  ставки  за  месяц.  Кое-какие  связи  нажил.  Кручусь...

    Мориц  затормозил  у  дома.  Договорились,  что  продолжим  после  мишкиной смены  в  каком-нибудь  тихом,  очарователь-ном  месте.

    Тихо  оказалось  в  ресторане  аэропорта.  Очаровательно  то,  что  работает  он круглосуточно  и  директорствует  в  нём  Ми-нин  дядя.

    Мы  поднимали  за  детство  сопливое  наше,  за  первую  учи-тельницу,  имя,  отчество,  которой  давно  и  благополучно  за-были.  За  всю  советскую  очень  среднюю  школу,  за  аидов  вообще  и  нашей  местности  в  частности.  За  все  виды тран-спорта,  имеющегося  на  планете.  Нашлось  много  чего,  за  что  нам  с  Миней  просто  необходимо  выпить. С  нами,  уго-ворив  полбутылки  молдавской  продукции,  выдаваемой  за  коньяк,  какой-то  смурной  человек,  летящий  в  Москву.

    - Начальник городского ГАИ. Очень хороший человек — сво-лочь необъятная. - и пить здоровье родной милиции  отказался.

    Несколько  раз  к  нам  пытались  подсесть  особы  весьма  лахудристого  вида. Мы  наливали  им  стопарик  и  отгоняли  от  себя.  Когда  к  нам  подошёл  дядя моего  одноклассника,  Миня  совсем  вышел  из  меридиана  и  не  держался  на ровном  киле.  Я был несколько лучше. А как же — за рулём. Дядя  совершен-но  справедливо  заметил,  что  нам  уже  хватит.  Предложил  Миньку  переночевать  в  своём  кабинете.  Оказалось  мой  при-ятель  очень  торопится  домой.

    - Да,  пора,- согласился  я.- Миня  у  меня  завтра  оч-чень  ва-жное  мероприятие в  десять  сорок.

    - Буду,  как  штык!- тут  же  заявил  Миня.

    Беру  его  под  руку.  Убеждаюсь,  что  с  моей  помощью  он  ни  бортовой,  ни  килевой  качки  не  испытывает.  Курс  на  вы-ход.  В  створ  тех  дверей  ещё  попасть  надо. 

    Утро  начинается  с  рассвета.  Правильно,  между  прочим.  Тем  более  очнулся  я  значи-тельно позже, без подушки. Перед  глазами  потолок.  Чужой.  Приподнимаю  голову,  упираюсь  вз-глядом в жёлтенькие обои с  повсеместно  известным  рисунком «В васильках». На них пришпандорена цветная фотография  ко-нца  шестидесятых — начала  семидесятых  годов.  Тогда  сним-ки  печатали  на  толстой  плёнке,  поэтому  все  изображённые  выглядят  куклами-даунами.  На  меня,  как  раз,  идиотски  уста-вился  не знакомый  даун  в  железнодорожном  кителе.  Хороше-нького  очень  мало.  От  неожиданности  и  в  штаны  может  случится.  От  случая  удерживает  отсутствие  каких-нибудь  штанов  на  мне.  Рядом  давит  бедро  физическое  тело.  Судя  по  температуре,  дееспособное.  Тело  укрыто  вместе  с  голо-вой.  Откидываю  угол  одеяла.  Чур  меня,  чур!!!  Прямо  в  глаза — открытый  рот  с  сизыми  губами,  мелкими  зубками,  чередующиеся  с  металлическими  и  золотыми  коронками.  Волосики  редкие.  Крашенные  под  блондинку  с  перманен-том. Голова  есть,  причём  женская.  Продолжаю  исследование  путём  откидывания  одеяла.  Тело  того  же  рода.  Ну-с,  жела-тельно  познакомиться  и  определиться  по   месту.  В  этот  мо-мент  дама  повернулась  ко  мне  спиной,  предоставив  обшир- ней  плацдарм  для  шлепка.  Чем  я  не  преминул  воспользо-ваться.  Попа  круглая,  шлепок  получился  громкий,  будто  выстрел.

    -Ай!!!- вскрикнула  дама,  подпрыгнула,  повернулась,  открыла  глаза  и  уставилась  на  меня.

    Лучше  бы  я  этого  не  делал.  Было  ей  лет...  эдак...  Столько  не  живут.  Лицо избороздили  морщины  прожитых  лет,  пагубных  страстей  и  желаний.  Но  в  лучшие  годы,  ко-гда  я  сопливым  пионером  бегал  в  школу,  девушка  была,  жуть, как  хороша.

    - Доброе  утро.  Не  разбудил?-поинтересовался  у  дамы  моего  сердца.

    - Это  не  ты?..- спросила  она,  потирая  ягодицу.

    - В  смысле?

    - Приснится  же  такое.  Ой,  миленький,  хороший  мой!- дама  потянулась  ко мне.

    - Извините  за  излишнее  любопытство.  Как  вас  зовут?

    - Наташа,- удивлённо  ответила  она.

    - Очень  приятно,  Наташа,  где  мы  познакомились?

    - В  пивбаре...

    Чего???  Твёрдо  помню  ресторан  и  Миню.  Ну-ну...

    - … Снялась  с  двумя.  К  себе  таких  не  вожу.  Поехали  на  объездную.  Ну,  на Блюхера.  Стройка  там.  В  два  смычка  хотели.  Ага!  За  кружку  пива!  Забрали  у меня  трусы,  колго-тки,  юбку,  куртку.

    - Это  мы  с  Миней  такое  сотворили?!- от  ужаса  у  меня  зашевелились  волосы  подмышками.

    - Не-е,  не  вы.  Я  на  дорогу  вышла.  Смотрю  едут.  Тормоз-нула.

    - Слава  Богу!  Куда  мы  ехали?

    - На  Братьев  Ульяновых.  Того,  что  сзади  спал,  везли.

    Правильно,  Миня  там  живёт.  Тут  же  задаю  идиотский  вопрос,  от  которого  у  Натали  удивлённо  округляются  глаза.

    - Кто  за  рулём  был?

    - Ты-ы-ы...

    - Я?!!- перевёл  дух. - С  Ульяновых  куда?

    - Ко  мне  сюда.

    - Это  где?

    - Посёлок  железнодорожников.

    Я  запоздало  покрылся  липкой  испариной  страха,  возбла-годарил  судьбу,  что ещё  вообще  жив  и  всё  это  сделал  одно-временно.  Подвигов  натворил  минувшей  ночью  предостато-чно.

    - Где  машина?

    - В  огороде,- хозяйка  кивает  на  окно.

    Приподнимаюсь  на  локте,  выглядываю.  «Шестёрка»  цвета  гнилой  вишни, купленная  мной  по  ветеранской  очереди  Ро-зы  тихо  мирно  стоит  на  морков- ной  грядке.

    - Твой  огород?

    - Да  на  кой  хрен  он  мне  сдался!  Соседский.  Любит  Нико-лаич  свой  огород — спасу  нет,  когда  трезвый,  конечно.  Не-давно  мальчишки  по  грядкам  пробежались.  Он  из  ружья  по  ним.  Хорошо — не  попал.  Ему-то  всё  равно.  Есть справка  из  дурдома.

    Час  от  часу  не  легче.

    - Штакетник  тоже  я?

    - Николаич  по  психу  на  неделе.

    Уже  легче.

    - Где  он  живёт?

    - Там,- кивает  Наташа  на  окно.- Сейчас  за  дверью  спит.

    - Какой?

    - Этой.  Он,  когда  бухой,  его  Манька  домой  не  пускает.  У  меня  ночует.  Ты его  сигаретами  угостил.

    - Когда?

    - Когда  он  пришёл.  Мы...  ну...  ты  меня...

    Герой  твою  мать!  Герой-любовник!  Такого  навертеть.  Героя  дёрнуло  посмо-треть  на  часы.  Батюшки  светы!  До  времени,  когда  Миня  Мориц  обещался стать  штыком  остаёт-ся  двадцать  две  минуты.  Хорошо — на  судах  регулярно проводят  учебные  аварийные  тревоги.  Одеваюсь  за  несколь-ко  секунд.

    - Как  отсюда  до  вокзала?

    Ботинки  зашнуровываю  под  бравурный  свисток  тепловоза  прибывающего поезда.

    Пароля  для  встречи  Роза  не  дала.  Предупредила,  что  бу-дут  ждать  у  вагона.

    - У  вагона — очень  хорошо.  Как  я  их  узнаю.  Ещё  что-то  надо.

    - Шо  ты  не  помнишь  Лёлю?  У  неё  очень  полные  бёдра.  Я  тебе  говорю — всё  очень  просто.  У  вагона  тебя  ждут  двое  с  чемоданом.  Одна  молодая,  другая  Лёля.

    С  такими  инструкциями  и  чугунной  головой  совершаю  мацион  вдоль  эшелона.  Всё  правильно. Никто  меня  не  ждёт.  У  общего  вагона  стоит  молоденькая  натуральная  блондино-чка  в  дорогой  расстёгнутой  дублёнке.  Под  ней  только  сви-тер  до  середины  бедра,  плавно  перетекающий  в  ноги.  Де-вочка  слишком  красивая,  чтобы  быть  правдой.  Поэтому  решаю,  что  пора.  Она  уже  пришла — белая  горячка.  Подни-маю  глаза,  чтобы  провериться.  Разноцветные  чёртики  не  ле-тают?  Пока  нет,  но  в  окне  того  же  вагона  замечаю  вполне  симпатичную  женскую  мордаху.  Светлый  образ  Лёли,  прак-тически  не  помню,  а  сегодня — глаза  б  мои  не  смотрели!  Однако,  провериться  надо.  Залезаю  в  вагон  и насколько  поз-воляет  здоровье,  которого  нет,  кричу.

    - Лёлечка!

    Дама  встрепенулась  боевым  конём,  услышавшим  зов  тру-бы,  сверкнула  глазом,  взвилась  соколом  с  орлом  и  встречно  протрубила.

    - Вовочка!

    Оно.

    Подлетела  и  крепенько  припечатала  меня  чмоком  в  щёку.  Тащу  за  сестрицей  два  туго  набитых  баула.  Судя  по  их  ве-су,  гости  к  нам  не  на  десять  дней Положение  с хазаром  ар-хисерьёзное.  Отрываться  будем  долго  и  качественно.  Роза  права.  Шуба  из  натуральной  норки  ниже  талии  родственни-цы  твёрдо  держится  параллельно  линии  горизонта.  У  ваго-на  Лёля  небрежно  бросила.

    - Пошли.

    По  глупости  думаю,  что  это  мне.  И  так  иду.  Однако,  с  места  снялась  блондиночка  без  юбки.  Сделали  несколько  шагов.  Лёля  резко  стопорит  ход.

    - Познакомья — твой  дядя  Владимир.

    - Ой  правда!-взвизгнула  племянница,  тут  же  повисла  у  меня  на  шее,  чмокая в  щёку.  Таким  образом  на  сегодняш-нее  утро  я  оказался  дважды  чмокнутым. Учитывая  моё  сос-тояние,  это  нормально.

    - Элеонора,- важно  представила  дочь  мамаша.

    - Эля,-поправила  её  ребёнок.- а  ты — Володя.

    Дамы,  как  точно  спрогнозировала  Роза,  одна  молодая,  другая — Лёля,  важно выступают  впереди.  Я  боем  тащу  за  ними  багаж.  У  машины  разыгралась  алчная  сцена  её  деле-жа.

    - Я  сижу  впереди,-авторитетно  заявила  Лёля.

    - Я  сижу  впереди,- агрессивно  сказала  Эля.

    - Что  за  девчонка!  Я  сижу  впереди.

    - Почему  ты?  Нет!  Я  сижу  впереди.

    - Сказала — я!

    - Ты  всегда  с  дедом,  когда  бабы  нет,  сидишь  впереди.  Сколько  можно!

    Приятное  щебетание  милых  дам  тихонечко  приобретало  принципиальный характер,  переходит  на  повышенный  регис-тр.  Приходится  вмешаться.

    - Обе  сядете  впереди.  Я  поеду  сзади.

    Наконец  дорогих  гостей  доставляю  к  месту. Роза  открыла  дверь  и,  совершенно  не  обращая  внимания  на  долгождан-ных  родственников,  расстреляла  меня в  упор.

    - Вей-из-мир!  На  кого  ты  похож! Майн гот! Ты себя  видел?  Таки  это  тебя спасло,- после  такого  пассажа  соизволила  за-метить,  что  со  мной  ещё  кто-то. Раскинула  руки.- Лёлечка,  деточка!

    Прибытие  родственников  с  важной  миссией  не  повлияло  на  мой  распорядок дня.  Разве  что  завтракал  в  расширенном  составе.  В  остальном — отправился  спать  после  очень  трудовой  ночи.  Разбудили  меня  пинками.

    - Подвинься,- конспиративным  шёпотом  сказала  Роза  и  се-ла  в  кресло  напротив  тахты.- Имею  посоветоваться.  Уже  соображаешь?

    - Мене  чем  более.  Ну?

    - Ничего  особо  хорошего  мы  предоставить  не  можем.

    - Но  и  особо  плохого  тоже.  Это  радует.

    - Так  я  думаю  попробовать  Цилю.

    - У  девочки  не  совсем  та  сексуальная  ориентация?-не  понял  я.

    - Оставь  в  покое  её  моральное  состояние.  Я  держу  в  ви-ду  её  внука.  Ты как?

    - Я-то  здесь  при  чём?

    - Очень  даже.  Они  наши  родственники.  Веди  себя  соотве-тственно, будь  любезен.

    Пошёл  соответствовать.  Внимания  на  меня  не  обратили.  Лёля  докладывает  положение  на  их  участке  фронта,  кото-рое,  конечно,  тяжеленное.  Ещё  и  происки  двух  головорезов — Зины  с  Мотей.  Я  честно  изо  всех  сил пытался вникнуть  в  суть  конфликта.  Роза  слушает  очень  внимательно,  но  и  она  не  всегда  поспевает  за  сводкой.  Эля  сидит  в  углу  дива-на,  тупо  изучает  рисунок  обоев  на  стене.  Дело  в  следую-щем.  У  бабушки  Шифры  был  муж  Аарон.  Владел  ювелир-ным  магазином,  был  поставщиком  Двора  Его  Императорс-кого  Величества  и  ещё  в  собственности  была  гостиница  «Европейская»  с  лифтом,  что  по  тем  временам  Ого-го!  Ны-не  «Павлослав».  Эта  бабушка  позволила  себе  умереть  лет  пятнадцать  назад,  досуществовав  до  рассеянного  склероза  с  маразмом,  сильно  пережила  собственных  детей.  Остались  внуки — пресловутые  Зина  с  Мотей  и  Лёля.  Правды  ради  надо  заметить,  что  Лёля  внучка  не  по  прямой.  Где-то  сбок-у,  поэтому  той  Шифры  в  глаза  не  видела  и  не  хотела.  Нет,  если  бы  она  знала,  что  после  той  бабушки  останется  коль-цо  с  таким  камнем,  за  которое  можно  купить  всю  Европу  и  сарай,  дело  другое.  Теперь  узнала.  Знали  Зина  с  Мотей.  Они  горшки  из-под  Шифры  выносили.  Заграбастали  родо-вую  реликвию,  забыв  поделиться  с  Лёлей.  Мало  того,  что-бы сестрица  не  достала  их  тут,  они  майнули  со  всеми  чада-ми  и  домочадцами  в  Германию  по  израильской  визе.  Лёля  собирается  перенести  боевые  действия  на  поля  зажравшей- ся  Европы,  дабы  получить  свою  часть  бабушки  Шифры.

    Неожиданно  оживает  Эля.  План  грядущей  кампании  ей  известен  досконально.  Думаю — результат  тоже.  Слушать  ещё  раз  диспозицию  неинтересно.

    - Володь,  давай  пройдёмся.

    В  прихожую,  где  помогаю  племяннице  натягивать  дублён-ку,  долетают  гневные  плевки  Лёли  в  германский  адрес  го-ловорезов.  Слюна  ядовитая.

    На  улице  лениво  дует  трамантана  и  колется  мелкий,  уны-лый  дождик.  Редкие  машины  фарами  выхватывают  из  тем-ноты  косую  сетку  дождя,  надеждой отражаются  антрацито-вых  лужах.  Ни  одной  живой  души  навстречу.  В  магазинах,  залитых  жёлтым,  как  кошачий  глаз  светом,  скучают  продав-цы.  В  ожидании  конца  смены  считают  выручку.  А  как  сей-час  хорошо  на  тахте  под  таршером  с  книгой...  Не  судьба!

    - Знаешь  зачем  мы  приехали?- спрашивает  моя  спутница.

    - Наверное,  нас  повидать.

    - Не-а.  Ну  вас  на  фиг!  В  Павлославе  темно  от  родствен-ников.  Вообще  чем меньше  общаешься  с  вами,  тем  здоровее  выглядишь.

    - Ценное  наблюдение.  Не  сочти  за  хамство.

    - Не-а.  Меня  замуж  выходить.

    - Так  припекло?

    - Ну-у,  в  общем...

    - Ходят  слухи,  что  у  тебя  кто-то  есть.

    - На  сегодня — да.

    - Что  это  значит?

    -  То  и  значит.  Сашке  ещё  учиться.  После  института  его  загребут  в  армию. У  него  не  будет  специальности.

    - После  института  без  специальности?  Ты  не  путаешь?

    - Институты  разные  бывают.  Это  специальность — артист  оркестра-габоист? Мужик  должен  приносить  в  дом  бабки.  Иначе  это  просто  самец.

    - Как  с  любовью?

    - Ну  ты  даёшь!  Стерпится — слюбится.  Секс — великое  изобретение  человечества.  Уяснил?

    - Вполне.  Даже  на  практике  пробовал.  Слышал  музыкан-ты  очень  хорошо заколачивают  в  ресторанах,  на  свадьбах,  похоронах...  Работать  в  оркестрах  эстрадных  знаменитостей  тоже  выгодно.

    - Чтобы  тащить  жмура  достаточно  трёх  нот и одного  бара-бана.  Это  я,  как специалист  утверждаю.  Лабать  у  эстрадной  певички  модной  в  этом  сезоне хватит  музыкальной  школы.  Кстати,  ни  в  одной  команде  не  видела  габоя.

    - Это  что?

    - Палка  с  веточкой.  В  веточку  дуешь  на  палке  клапана  нажимаешь.  Получается  будто  ишак  во  время  поноса  кри-чит.  Представляешь  такое  в  кабаке?  К тому  же  Сашке  не  нравится  моя  фамилия.

    - Как  твоя  фамилия?

    - Хаймович.

    - Антисемит?

    - Очень  может  быть.

    - Извини  за  любопытство.  Что  вас  связывает?

    - Сексуальная  совместимость.

    - Во  едрён-с!  Слова  какие  мудрённые  знаешь.

    - Ага.  Учиться  надо  в  школе  хорошо.

    - Это  да.  Был  двоечником.

    - Баба  вышла  за  деда  в  двадцать.  Вторая,  которая  покой-ница,  в  восемнадца- ть.  Маман — в  девятнадцать.  Мне  в  старых  девах  сидеть?

    - Ни  Боже  мой!  В  чём  загвоздка?

    - Не  волнуйся:  тисканая,  целованная,  траханная.  Всё  это  детский  лепет.  Нужен  полноценный  секс  с  настоящим  му-жчиной.

    - Сдерживает  давно  забытое  чувство  целомудрия?

    - Национальная  гордость!

    - Ой!

    - И  ещё  не  хочу  быть  повторением  мамочки.

    - Это  как?

    - Ей  выдали  Фиму,  сказали:  «Твоё!»  Она  и  крутит,  как  хочет.

    - Серьёзно  оцениваешь.  Что  отец?

    - Не  мужчина.  Хватило  только  меня  сделать.  И  то  с  раз-решения.

    - Кто  мужик?

    - Дед.  Две  семьи  тянет.  Ещё  и  на  сторону  к  тридцатилет-ней  бегает.  Вытянет  и  третью  семью.  Я  не  хочу.  Думаешь,  Сашку  не  могу  привести?  Как  высморкаться.

    - Благородно,  к  тому  же  национальная  гордость.

    Эля  замолчала.  Наверное,  поняла,  что  к  её  проблемам  я  отношусь  с  достаточной  долей  иронии.  Молча  стучит  каблу-чками  по  лужам.  Ткнула  пальцем  в сторону  каменного  забо-ра  на  противоположной  стороне,  за  которым  торчат ажурные  жирафистые  гусаки  портальных  кранов.  Ткнула  просто, чтобы  не  молчать.

    - Там  чего?

    - Морской  торговый  порт.

    - Иди  ты!  Серьёзно?

    - Серьёзней  некуда.

    - Идём  посмотрим,  а?  У  нас  в  Павлославе  ни  моря,  ни  порта  нет.  Море видела,  порт — нет.  Ну,  пожалуйста,  а?

    - Да  чего  там  смотреть-то?  В  порту  работают.  Грузят,  раз-гружают  суда. Сыро  там.  Ещё  простудишься.

    - Пожалуйста,  очень,  очень  прошу!- Эля  заглядывала  мне  в  глаза  даже,  как маленькая,  подёргала  за  рукав  «канадки».

    Ясно — я  сдался.  Ну  и  что?  Как  проникнуть  на  террито-рию  режимного объекта?  Ни  в  одной  из  судовых  ролей  за-регистрированных  на  сегодня  не  значится  второй  штурман  Гонопольский  В.  А.  паспорт  моряка  №....   В  таких  разду- мьях  мы  оказались  у  проходной.  Племянница  гарцует  на  месте,  горящими  глазами  смотрит  в  открытые  ворота.  Свет  обычных  люминисцентных  ламп  видится  ей  огнями  святого  Эльфа.  Над  пакгаузами,  белея  в  темноте,  возвышается  над-стройка  судна  К  релингам  навинаторного  мостика  прикреп-лена  белая  доска  с  крупными  чёрными  латинскими  буквами  значится  «Сызрань».  Решение  пришло  моментально.  Естест-венно,  авантюра.  В  стеклянной  будочке  бдительно  дремлет  стрелок  ВОХР — очень  средних  лет  тётка,  закутанная  во  что-то  домашнее — тёплое.  Поверх  пухового  платка  на  голо-ву  водружён  берет  с  «крабом»

    - Паспорт  с  собой?  Молодец.  Достань,  не  раскрывай,  в  руки  не  давай,  держись  уверенно,- скомандовал  я.  Своё  служебное  удостоверение  развернул  так,  чтобы  могла  видеть  пароходство  личные  данные,  должность.  Название  судна — нет.

    Зима,  холодно,  промозгло.  О  чём  задумались  на  посту,  женщина?  Твёрдо  и быстро  иду  вперёд.  Удостоверение  в  сторону  будочки

    - «Сызрань»,  второй  штурман.  Со  мной  племянница.

    Боец  доблестной  охраны  по-куриному  встрепенулась,  не  видя  поморгала,  автоматически  нажала  на  педаль  турникета.   Рассчёт  прост.  На  пюпитре  у  стрелка  разложено  с  десяток  судовых  ролей. Их  печатают,  чертыхаясь  и  проклиная  судьбу  третьи  помощники  двумя  пальцами.  К  концу  рейса  на  лю-бом  судне  всегда  резкий  дефицит  копировальной бумаги.  Многолетняя  традиция,  перешедшая  в  рефлекс.  Перед  отхо-дом получили  полное  снабжение,  в  том  числе  и  копирку.  В  рейсе  не  очень-то  использовали,  но... Печатать одним  словом  нечем.  Об  этом  третий  обязательно с  великой  радостью  до-ложит  старпому.  По  себе  помню.  Первый — самый  чёткий  экземпляр  капитану.  Второй,  тоже  ничего,  уволокёт  чиф.  Самые  белесые достанутся  ВОХР,  когда  третий  помощник  пойдёт  в  портнадзор  оформлять приход.  Единственное,  что  на  такой  роли  можно  прочесть  не  напрягаясь —название  судна.  Вчитываться  всё  время  в  почти  невидимые  буквы  при  плохом освещении  себе  дороже.  Охрана  обычно  ориен-тируется  по  форме  документа. У  работников  порта  пропуска  одного  формата  и  цвета.  У  плавсостава  удостоверения  лич-ности — другого.  «Сызрань»  стоит  под  обработкой  на  кавы-рнадцатом причале  и  кому  он  нужен  кроме  экипажа  и  их  семей.  Вряд  ли  в  такое  позднее  время  и  паршивую  погоду  шпионы  ЦРУ  полезут  подрывать  наш  порт.

    Используя  примитивную  логику  и  банальную  ерундицию,  мы  оказались  на  территории  строго  охраняемого  объекта,  имеющего  стратегическое  значение. Ах,  этот  горьковатый  дым  пароходных  труб  и  сладкий  пенковых  трубок,  ром  в  таверне  и  знойные  женщины  доступной  цены.  Увы,  роман-тики,  увы!  Электрический  свет  мощных  прожекторов  на  ажурных  мачтах,  заливающие  всё  каким-то  марсиански-мёр-твым  светом.  Пакгаузы,  забитые  пакетированным  цементом  в  мешках.  Все  в  цементной  пыли,  поэтому  грязносерого  цвета.  Ушибленными  кошками  орут  вёрткие  погрузчики  «Та-йота»,  муравьино  шныряющие  туда сюда.  Солидно  переме-щают  на  вилах  большетоннажные  контейнера  «Валметы»,  немецкие  портальные  краны  «Гансы»  опускают  в  распахну- тые,  истерично  кричащие  провалы  трюмов  канасаменты.  Солидно  басят  тифонами  бункеровщик  и  водолей.  Сиреной  возвещает  о  своём  подходе  буксир-кантовщик.  Струнами  ги-гантской  арфы  перепутались  швартовы,  поданные  на  прича-льные  пушки.  Их  выбранная  до  звона  слабина  подчёркивает  временность  всего  происходящего.  Суетится  портовый  люд,  спеша  делать  свою  работу.  Не  до  романтики.  Простой  суд-на  на  час  обходится  государству во  многие  тысячи  инвалют-ных  рублей.  Вверх,  вниз  по  трапам  спешат  докеры,  стиви-доры,  шипчандлеры,  тальманы,  портнадзиратели,  диспетче-ры,  таможня,  пограничники.  На  палубах  у  трапов  бдят  слу-жбу  вахтенные  матросы.  Грузится  ролкер.  Кожух  носа  под-нят,  «язык»  аппарели  вывален  на  причал.  По  ней,  лихо  газуя,  докеры  гонят  в  трюм,  на  твиндек  и  палубу  разноцве-тные  «жигули».  В  головке  мола  снимается  в  ночь  мощный  морской  буксир.  Вдоль  борта  цвета  спелой  морковки  аршин-ные  белые  буквы — Спасатель.

    - Куда  это  он? - почему-то  шёпотом  спрашивает  Эля.

    Пожимаю  плечами.  Странный  вопрос.  Куда  ещё  может  уходить  судно?

    - В  море.

    - Зачем?

    - Раз  спасатель  уходит  в  море,  значит  где-то  беда,  нужна  помощь,  возможно  опасность  угрожает  жизням  людей.

    - Он  успеет?-в  голосе  Эли  какая-то  тревога.

    - Обязан.

    Словно  отвечая  на  мои  слова,  отойдя  метров  на  десять  от  стенки,  спасатель длинно  прогудел  тифоном  и  дал  ход.  Под  низко  посаженной  кормой  вырос большой  пенный  бурун.

    - Довольна  экскурсией?  Домой.  Детям  давно  пора  на  гор-шок  и  спать, - ага,  тахта,  бра,  книга!

    - Вот  ещё!-фыркает  Эля.,  тут  же  завистливо  спрашивает.- Ты  много  бывешь в  портах?

    - Чаще  в  море.  Всё,  косо  руль,  идём  домой!

    Топаем  вдоль  небольшого,  аккуратного  универсала  Азовс-кого  пароходства. Порт  приписки — Жданов.  Неожиданно  с  палубы  меня  окликают.

    - Володька!  Гонопольский!

    Не  помню,  чтобы  у  меня  кто-то  был  у  махновцев.  Прав-да,  морская  судьба не  предсказуема.  Задираю  голову.  Свет  с  палубы  слепит  меня,  оставляя  в  те-ни  лицо  зовущего.

    - Да  Сашка  Попов  я!  Поднимайтесь.

    - Кто  это?-спрашивает  Эля.

    - Однокашник.  В  училище,  в  одной  роте  постигали  морс-кую  науку.

    Элька  делает  чисто  женский  ход,  думая,  что  я  колеблюсь.  Ей  чертовски  не хочется  уходить  отсюда.

    - Неудобно.  Надо  зайти.  Товарищ  приглашает.

    Значит  нам  туда  и  дорога.  Добираемся  к  трапу.  Автоматически  обращаю внимание  на  осадку.  Судно  сидит  по  марку.  Ну-с,  вот  и  трап.  Он  хоть  и парадный  с  леерами,  но  болтается  в  воздухе,  балясины  узенькие,  мы  на  «шпи- лечках»  и  подниматься  где-то  до  третьего  этажа  нормаль-ных  людей.  У меня  профессионально,  в  лучших  морских  традициях,  в  крови — по  трапам  только  бегом.  А  Элька,  видящая  подобную  конструкцию  первый  раз  в  жизни? Сама  напросилась.  Ничего.  Зеленеем,  сереем,  вцепились  в  мою  руку,  но  отчаянно  топаем.  Вот  и  твёрдая палуба. Отдаю  своё  удостоверение  и  элькин  паспорт  вахтенному матросу. Прячет  их  в  специальный  ящичек.  Лючины  трюмов  задраены,  гру-зовые  стрелы  принайтованы  по  походу.  Значит  скоро уходят.  На  часах  20. 34,  а  Сашка  вахтит.  Третий  штурман.  Обнимае-мся,  хлопаем  друг-друга  по  плечам.

    - Прошу  ко  мне,- Попов  делает  широкий  жест  в  сторону  надстройки  и  вахтенному — В  каюте.

    - Когда  снимаетесь?

    - В  два  на  Грецию.  Стоишь  тут?

    - Живу,  слез  в  отпуск.

    Каюта  у  однокашника  вполне.  Не  хоромы,  но  жить  очень  можно.

    - Поляк?

    - Немец.  Рыскливый  и  валкий.  Тот  ещё  мореход.  Мы  эту  серию  зовём  Месть  За  Сталинград,- Сашка  глазами  спраши-вает:  что  со  мной  такое.

    - Моя  племянница  Эля.  Перевестись  не  пробовал?

    - Это  за  счастье.  Всё  более-менее  приличное  забито  до  пенсии.  Идти  на  река-море — я  не  самоубийца.  Там  не  условия  жизни,  а  каторга.  Бывал?

    Отрицательно  качаю  головой.

    - У  нас  такого  нет.  Видеть  видел,  а  бывать...

    - Погоди,  ты  где?

    - В  Черноморском,  вторым.

    - Молодец!- в  голосе  Попова  слышится  лёгкая  зависть.-Красный  диплом  всё-таки...

    Ясно,  что  молодец.  Учиться  надо  было,  а  не  одесситок  тралить.  Окончившие  с  красным  дипломом  имели  право  выбора  пароходства.  Ну  и  какой  дурак  при  таком  счастье  откажется  от  крупнейшего и  лучшего  в  стране пароходства?

    Элька  почему-то  решила,  что  она  центр  внимания.  Начи-нает  валить  вопросами.  Сашку  выхватывают  к  трапу.

    - Саш,  всё  равно  идёшь  на  палубу.  Судно  надо  обойти.  Покажи  ребёнку  пароход.

    Пока  их  нет,  уютно  устраиваюсь  на  диване.  Минуток  с  пять  вздремнул. Они  вернулись  позже  и  с  победой.  Ещё  чуть-чуть  и  восторг  у  Эльки  начнёт фонтанировать  из  всех  отверстий.  Попов  быстро  и  правильно  оценил  ситуацию.  Сунул  ей  стакан  кьянти  и  французскую  шоколадку.  Можем  поговорить. Перебираем  наш  выпуск.  Кто-то  женился,  дру-гие  развелись.  У  кого-то  складывается  карьера.  Некоторые  завязали  с  морем  на  «двойной  штык».  Сели  на суше,  вспо-минают  море  только  в  страшных  снах.

    - Ну,  Сашок,  нам  пора.  Спасибо  за  гостеприимство.  Рад  был  повидаться. Спокойной  вахты,  удачного  рейса.

    Почти  у  проходной  племянница  агрессивно  спрашивает:

    - Почему  мы  так  рано  ушли?

    - Саше  вахтеть  до  ноля  часов.  Потом  сразу  бежать  в  пор-тнадзор  оформлять отход.  В  час — власти .  Таможня  погра-ничники.  Досмотр,  закрытие  границы. В  два  ночи снимают-ся.  Аврал  продлиться  приблизительно  до  трёх  тридцати — четырёх.  В  восемь  утра  на  вахту.  Сколько  ему  отдыхать?  Сейчас спустится  в  каюту  грузовой  конторы.  Там  есть  дива-нчик.  Приляжет.  Не вздремнёт,  конечно,  но  кости  вытянет.  Какой-никакой  отдых.

    - Ему  было  приятно  видеть  нас?

    - Особенно  тебя.

    - Надо  было  остаться.

    - Хочешь  вернуться?

    - Неудобно...-тянет  Эля,  ждя  моего  решения.

    - Значит  понятно.  Готовь  паспорт.  На  выходе  тот  же  про-тиволодочный  манёвр,  что  и  на  входе.

    Всё!  Праздник  жизни  кончился.  Улица  пуста  и  уныла.

    - Он  женат?

    - Кто?

    - Твой  Саша.

    - Ты  в  каюте  видела  женщину  или  ребёнка?

    - Я  ему  понравилась.

    - Жуть  как!

    Элька  обиженно  замолкает.  Вовремя.  Что-то  мне  взгруст-нулось.  Выпускной вечер  в  школе.  Девочки  уже  невесты,  мальчишки,  ещё  не  знающие,  что  их ждёт.  Экзамены.  Пер-вые  голландка,  гюйс,  мичманка.  Плавательная  практика. Судно  мечты — знаменитый  барк  «Товарищ». Курортный,  как  праздник,  Сочи. Будто  с  картинки  очень  заграничный  Марсе-ль  и  французы  на  борту.  Зачёты, экзамены,  ссесии,  девочки-одесситки,  самоволки,  возвращение  через окно гальюна.  Сва-дьбы  однокурсников,  мой  развод.  Море,  море,  море.  Госпо-ди,  как  давно  всё  было.  Мне  ещё  нет  тридцати!  Жизнь  то-лько  начинается.  Ну  и  мешанина  в  башке!  Уж  лучше  пить  водку  с  Мишкой  Морицом.

    Дома  с  порога  племянница  закричала,  захлёбываясь  восто-ргом.

    - Мы  были  в  порту  у  помощника  капитана  Саши  на  теп-лоходе!  Там  так законно!!!

    - Ты  всё-таки  да,  нашёл  куда  девушку  повести,-пробурча-ла  Роза.- Лучше  посидеть  в  кафе.

    - В  кафе  её  будет  сидеть  цилин  внук.  Нечего  ребёнка  ба-ловать.  Думаю  геофизика — наука  не  её  романа.

    - Надо  пробовать.  Ничего  другого  у  нас  нет.  Я сделала  заказ  на  послезавтра,  вечером.  Его  придут.

    - Почему  так  поздно?

    - Девочке  надо  освоится.

    Не  помню  чем  весь  следующий  день  был  занят  и  про-цесс  освояемости  пропустил.  Появился  перед  гостяма  толь-ко  вечером  уставший  и  безразличный.  Роза  давала  вечер  во-споминаний,  семейной  истории  и  экзотики.  Демонстрирова-лся  китель  майора  авиации  времён  Великой  Отечественной  войны.  С  выточками  на  груди.  К  выточкам  пристёгнуто  сто-лько  драгоценного  металла  орденов  и  медалей,  что  кольчу-жка  стала  совсем  неподъёмной.  Затем  Лёля  с  дочкой,  кото-рую  таким  образом  адаптируют  к  нашей  местности,  долж-ны  изучить  семейный  архив  в  фотографиях.  Родственницы  откровенно  скучают,  не  пытаясь  скрывать  своё  состояние.  Плевала  Роза  на  это  из  глубокого  подвала!  Чуть-чуть  доба-вило  жизни,  когда  перешли  ко  второму  альбому.  Туда  Роза  засунула  свидетельства  моего  профессионального  шатания  по  миру.

    - Володя  у  Пизанской  башни.  Площадь  Сан-Марка  в  Венеции.  Лондон,  музей  на  Бейкер  стрит.  Знаменитый  пляж  Варадеро.  Слева  Володя.  Нет,  не  этот.  Это  осёл.  Голая  деву-шка — учасница  карнавала  в  Рио.  Да,  в  одежде  Володя.  Во-лодя  на  мостике.  Володя,  как  называется  эта  загогулина  на  тумбе?

    - Какая,  где?  Пилорус.

    Гости  откровенно  зевают,  поглядывают  на  часы.  Тоже,  кстати,  семейную реликвию.  Здорово  и  Квебек,  и  Гамбург.  Марсель  тоже  ничего.  Однако,  это всё  Володя.  Оживление  и  блеск  глаз  начался  с  переходом  к  осмотру  заморской  рухля-ди.  Восторг  до  недержания  вызвала  пластмассовая,  грубо  раскрашенная  дрянь — веницианская  гондола.  Вращается  вокруг  своей  оси  на  подставке,  из  которой  идёт  металло-механический,  треск  долженствующий  изображать  мелодию  «Вернись  в  Соренто»  На  ура  принимается  всё.  От  универса-льного  механического  штопора  до  сервиза  из  Йокогамы  с  голенькими  японками  на  донышках  чашек.  Голая  пластико-вая  девица,  что  сунули  мне  в  виде  презента  на  каком-то  блошином  рынке,  отлита  в  очень  известной  позе.  Если  надавить  ей  на  голову,  то  из  гениталий  вылазит  сигарета.  От  неё  прилив  неописуемой  радости  и  совсем  щенячьего  счастья.

    - Ну,  Володя,  расскажи  что-нибудь  про  море,- разрешила  Лёля,  поняв,  что  житуха  у  меня  разлюли  малина — сплош-ной  туризм.

    - Чего  рассказывать-то?  Служба,  как  служба.  Тяжёлая  ра-бота,-рассказывать ничего  не  хотелось.  Всё  равно  не  поймут.

    - Не  строй  из  себя  делягу  Феликса.  Просят — рассказывай, - жёстко  заявила племянница.

    К  стыду  своему  и  высшему  образованию  я  не  знаком  с  Феликсом  и  совершенно  не  знаю,  чего  достойного  он  совер-шил  в  этой  жизни,  но  строить  перестал.

    На  пароходе  ситуация  сложилась  простая  и  типичная.  Штатный  капитан — сволочь,  самодур  и  гад  списался в отпу-ск.  Рейс  делали  с  подменным  мастером.  Подменные — обы-чно погоревшие  или  приболевшие,  поэтому  пугливые  и  ти-хие.  Наш  ещё  и  молчаливый.  Бывают,  конечно,  всякие  ис-ключения.  Мы  восприняли  рейс,  как  затишье  перед  бурей.  Некий  санаторий,  Дом  отдыха.  По  приходу  в  базовый  порт  по  судну  разнеслась  радостная  из  проверенных,  как  судовой  хронометр,  источников  весть.  Наш  Бугай  на  полтавщине  у  мамы,  в  деревне  по  первому  снежку  или  последней  грязи  то  ли  куда-то  полез,  то  ли  пошёл.  Ни  лезть,  ни  идти  не  стоило. То  ли  сорвался,  то  ли  подскользнулся.  В  общем  шмякнулся  очень  удачно  и  мявкнуть  не  успел,  попутно  пов-редив  себе  кучу  жизненно  важных  органов.  Теперь  наш  Бу-гай  должен  провести  месяцев  восемь  на  больничной  койке  с  судном.  Медики  жизнь  гарантируют,  но  без  секса  с  дыха-нием  через  раз.  Какой  плавсостав  при  таком  здоровье?  Экипаж  балкера,  как  это  не  кощунственно,  единодушно  ли-ковал.  Правда,  с  некоторй  опаской.  Кто  примет  судно?  Хотя  после  Бугая  любой  говнюк  покажется  ангелом  во  плоти,  но  всё  же...  Офицеры,  кто  не  сошёл  на  берег,  сидят  в  кают-ко-мпании  за  вечерним  чаем  Обстановка  камерная,  почти  дома-шняя.  Наш  подменный,  незаметный  кеп  выпил  стакан  чая,  сгрыз  некоторое  количество  печенья,  вымазывая  его  сгущён- кой.  Пожелал  приятного  аппетита  кают-компании  и,  бросил  уходя.

    - Завтра  судно  принимает  капитан  Табачник.

    О,  как  мы  ждали  этого  момента!  За  столом  повисла  тяжё-лая  тишина.  Неожиданный  страх  сковал  наши  морские  ду-ши  запроданные  дьволу.

    - Новый  штатный,- раздался  голос.

    - Я  с  Табачником  четыре  года  плавал  на  «Тбилиси»,- внёс  свежую  струю начальник  рации. - Исаак  Романович — чело-век  легендарный,  большой  оригинал.  Герой  Советского  Сою-за.

    - Драить  будет,- сделал  вывод  четвёртый  штурман.

    - Вас  не  гоняй,  пароход  мхом  зарастёт,- справедливо  пари-ровал  старпом.

    Чиф  наш  тоже  личность  легендарная.  И  своеобразная.  Энное количество лет назад, когда моря ещё бороздили парохо-ды, был в пароходстве капитан член Союза композиторов. Ка-ким был композитором на судне не знали. Каким моряком в Со-юзе композиторов не догадывались. Подарили коллеге на его су-дно кабинетный рояль. Как музыку заносили в кают-компанию рассказывать не здесь и со слезами. Запихнули. К роялю никто не подходил. Играл капитан на турецком барабане. Стоит в ка-ют-компании. К нему просто не подобраться и не баян, выдан-ный на судно Баскомфлотом. Все думают, что умеют играть, по-этому сломали почти мгновенно. Механики пробовали почи-нить, но настроить уже не смогли. Всё-таки рояль использовали. Молодой штурман поимел на нём буфетчицу. Буфетчица была зда на классическую музыку. Она мешает работать. Потом штур-ман в узком кругу мужской компании спирного и друзей заме-тил   

    - Очень  скользкий  инструмент  доложу  я  вам.

    Узкий  круг  на  то  и  дружеский,  мужской,  что  бы  то,  о  чём  говориться  сразу  стало  достоянием  общественности.

    Рояль  остался  на  пароходе.  Вынести  его  оказалось  труд-нее,  чем  заволочь. Капитан,  мучавшийся  мелодиями,  наконец  высадил  судно  на  камни  у  югославской  Масленицы.  Лишён  диплома,  бросил  море,  написал  оперу  на  флотскую тему  для  балалайки,  трубы  и  речетатива.  Её  ни  один  театр  стра-ны  не  взялся ставить.  Буфетчица  получила  почётное  наиме-нование  Роялистка.  Роялистка  перевелась  на  другое  судно  и  вышла  замуж  за  тамошнего  помполита.  Этот  муж неожидан-но  вырос  до  секретаря  парткома  парткома — организации  ве-сьма  влиятельной  на  судьбы  плавсостава.  Молодой  штурман  стал  старым  нашим  чифом,  прокопчённым,  словно  чебуреч-ная  на  пляже,  обветренным,  как  скалы, вяленым,  будто  бы-чок.  Как  старпом  не  пытается  переехать  на  правый  борт  в самую  шикарную  каюту  на  судне  и  получить  его  под  кома-ндование,  всё  разбивается  о  парткомовские  рифы.  Потому  что  даже  став  гранд  дамой, жена  бывшего  помполита  не  перестала  быть  для  посвящённых  Роялисткой.  Что  портит и  так  очень  не  высокий  авторитет  секретаря  парткома.

    Приблизительно  что-нибудь  такое  весёленькое  я  ожидал  услышать  от  радиста  о  Табачнике,  но...

    Как  войну  не  ждали,  как  к  ней  не  готовились,  а  получи-лось  всё  очень  внезапно  и,  конечно,  вероломно.  Полстраны  ворошиловских  стрелков,  пол сталинских соколов,  все  готовы  к  труду  и  обороне,  а  половина  державы  оккупирована  гер-манскими  войсками.  В  Александрополе,  как  и  всюду  врага  ждали, готовились  дать  отпор  малой  кровью  уже  на  своей  территории.  Жители,  мобилизованные  на  землянные  работы  вместе  с  сапёрами  под  руководством  военных  инженеров  строили  ДОТы,  ДЗОТы,  противотанковые  рвы,  рыли  окопы. Оборону  ставили  с  северо-западного  направления.  Откуда  по  всей  военной логике  с  географией  пролетарские  военача-льники  ожидали  супостата.  Малой крови  не  случилось.  Кова-рный  враг,  как  обычно,  прибыл  не  с  оттуда.  С  юго-востока,  спутав  все  карты  на  победоносную  оборону.  Именно  там  ничего  и не  строили.  Наоборот,  проходили  коммуникации  с  Большой  Землёй.  Одним  словом  полное  здрасте  вам.  Поло-жение  сразу  стало  критическим.  К  чему  нам не  привыкать.  Оно  у  нас  всегда  такое.  В  Александрополе  заперты  обескро-вленная  боями  стрелковая  дивизия,  потрёпанная  сапёрная  бригада,  артиллерийский  дивизион  на  конной  тяге  и  форми-руемый  2522-ой  стрелковый  полк.  Всего 15213  человек,  счи-тая  с  военторгом.  С  ходу  взять  город  немцы  не  смогли, так  как  окружили  его  только  передовыми  частями.  Ожидали  по-дхода  главных  сил  Развлекались  артобстрелами  и  бомбёжка-ми  города  с  воздуха.  Связь с  вышестоящим  командованием  прервалась,  практически  сразу. Оно успело передать  очень  по-пулярный  в  то  время  рефрен — держаться до последнего бой-ца.  Выполнению  его  очень  способствовали  немцы,  молотя-щие  по  городу  с  завидной  регулярностью  и  частотой.  Два  эсминца  Черноморского  флота  появились  на  траверзе  Алек-сандрополя  и  великолепным  мастерством  комендоров  жахну- ли  главным  калибром  по  центру  города  несколькими  залпа-ми,  внеся  посильный  вклад  в  выполнение  приказа.  Наши  генералы  и  маршал  пребывали  в  полной  уверенности,  что  последний  боец  кончился  и  город  давно  пал.

    В  подвале  бывшего  дома  по  улице  Колхозной  сидели  ко-мандир  формируемого  полка,  начальник  штаба  и  начальник  разведки  того  же  полка.  На  сегодня  всё  командование  час-ти.  Сам  полк  насчитывает  едва  батальон  не  полного состава.

    - Надо  прорываться  из  города,- предложил  начальник  раз-ведки  капитан  Манукян.

    - Приказу  нема,- заметил  майор — командир  полка.- Коман-дование  знаить  всё. Значить  у  него  свои  планы.

    - Командование  какое?- не  унимается  начальник  разведки.- Где  оно?

    Командир  полка  имеет  за  плечами  церковно-приходскую  школу  и  дивизионные  курсы  младших  командиров.  На  вер-шину  полкового  звена  бывшего  старшину  обозной  роты  за-бросили  успехи  на  политзанятиях,  репрессии  в  армии  и вой-на.  Главное,  как  считает  он,  потому  что  так  учили,  выпол-нить  приказ,  которого,  правда,  не  поступало.  В  городе  нахо-дится  генерал,  бригадный  комисар. А  уж  полковников,  как  махорки  у  дурака.  Им  академикам  виднее.  Командир полка  скорее  чувствовал,  чем  понимал  правоту  разведчика.

    - Куды  прорываться-то?

    - К  своим.

    - Не.  Перебьють.

    - Потери,  конечно,  будут  большие.  Лучше  в  бою,  чем  си-деть  и  ждать,  пока здесь  задушат.

    - Нас  могут  морем  эта...  евакуировать.  Как  думаешь?- обратился  командир  к своему  начальнику  штаба.

    Майор — начальник  штаба  полка  согласно  кивнул  коман-диру  и  сочувственно  блеснул  стёклами  пенсне  Манукяну.  Способность  быть  согласным  со  всеми  и  сразу  спасает  ему  жизнь  в  бесконечно  продолжающиеся  лихие  годы.  Проис-ходить  майор  имеет  из  поручиков  царской  армии.

    - Почему  до  сих  пор  не  эвакуировали?- воистину  любозна-тельность  армянина  неуёмна.

    Спор  о  стратегии  сегодняшнего  дня  прервал  командир  полка  самым  естественным  образом.  Ему  приспичило.  Тут-то  случилась  одна  из  тех  неожиданностей,  на  которые  так  горазда  война.  Туалета,  как  такового,  нет.  Город,  усилиями  обеих  сторон,  давно  превращён  в  один  большой  сортир.  Майор  уютно, по-домашнему,  устроился  под  понравившейся  стеной.  Процесс  пошёл  и  послышался  свист  крупнокалибер-ного  снаряда.

    Право  командовать  тем,  что  есть,  осторожный  начальник  штаба  отважно  уступил  темпераментному  Манукяну.  Развед-чик  немедленно  стал  готовить  часть к  прорыву.  О  времени  поспорили.  Майор  традиционно  и  трафаретно  предлагал  четыре  утра — самый  сон.  Так  повелось  ещё  с  германского  фронта  первой мировой.  Капитан  и  командир — десять  утра.  Время  тевтонского  кофепития.

    Немцы  были  ошеломлены  то  ли  безграничной  отвагой,  то  ли  их  безмерной наглостью  горстки  русских,  не  давших  им  покофейничать.  Однако,  то,  что именовалось  2522-м  стрелко-вым  полком,  прорвало  линию  немецких  позиций, ушло  в  Староворонцовский  лесной  массив  на  север,  где  резко  свер-нули  на юго-восток.  Через  неделю  соединились  с  честями  Красной  Армии.  Здесь  личным  составом  занялся  особый  отдел  НКВД,  хотя  живой  силы  катастрофически не  хватало.  Наконец-то  поручика  царской  армии  расстреляли,  как  врага  народа  и  немецкого  шпиона.  Манукяну  присвоили  внеоче-редное  звание  и  отправили  в  полк  офицерского  резерва  Западного  фронта.

    Германцы  пришли  в  себя  и  ворвались  на  южную  окраину  города.  Откуда их  опять  выкинули  сапёры  при  поддержки  артиллеристов.  Бой  разгорался.

    ТК  № 0271  серии  Г-5  находился  в  свободном  поиске,  по-путно  имея  задачу разведки  берега.  В  бухту торпедный  катер  вошёл  в  момент  кульминации  боя.  Командовал  катером лей-тенант  Табачник,  перед  самой  войной  окончивший  Ростовс-кий  морской  техникум  имени  Седова  и   успевший  немного поплавать  в  Азовочерномоском  пароходстве.

    Александрополь  по  всем  данным  числится  глубоким неме-цким  тылом.  Однако  фашисты  его  же  бомбят  и  даже  сюда  до  слуха  Табачника  долетает  гул артиллерийской  канонады.  В  городе  идёт  бой.  С  кем  немцы  воюют  в  собст-венном  ты-лу?  Лейтенант  принял  решение  подойти  к  берегу.  Не  глуша  двигатель,  катер  стал  к  шаткому  рыбачьему  причальчику.  Табачник  с  матросом вышли  на  пустынную  улицу.  Не  успе-ли  определиться  по  месту,  как  на  них вылетела бричка. В  ней  командир  дивизии  подался  к  окраине,  чтобы  спокойно  переодеться  в  солдатское  и  поискать  лазейку  в  заборе.  А то  и  в  цивилизованный  плен  сдаться.  Увидел  морячков,  кото-рых,  он  знает  точно,  в  городе  нет.

    Худой,  длинный,  сгибающийся  словно  плотницкий  метр,  генерал  в  гимнастёрке  и  старого  образца  портупее  на  два  плеча.  Изя  хотел доложить.  Генерал оборвал.

    - Как  вы  здесь  оказались,  лейтенант?

    - Пришли,  товарищ  генерал.

    - Откуда,  чёрт  вас  побери?!-генералу  было  страшно  и  он  кричал.

    - С  причала.

    - Ведите!

    - Куда,  товарищ  генерал?

    - На  причал,  идиот!

    В  базе  бригады  торпедных  катеров  на  реке  Псо  у  Поти  генерал  хапнул машину  комбрига  и  был  таков. Засранца  ге-нерала  попытались  по  тихому  сунуть  под  трибунал  и  пусти-ть  в расход,  как  труса,  чтобы  не  всплыла  история  с  Алекса-ндрополем  и  нашим командованием.  Однако  кто-то  стукнул  как  надо  и  куда  надо.  Разбираться  с  генералами  из  Москвы  прилетел  личный  друг  Верховного, начальник Главного полит-управления  Красной  Армии  Лёва  Мехлис.  Заместитель  кома-ндующего  не стал  ждать.  Просто застрелился.  Командующего  Южным  стратегическим направлением  Лёва  прелюдно  окрес-тил  уссатым  мудаком  и  отправил  в  Москву,  где его  пристро-или  генеральным  инспектором кавалерии. Именинника,  винов- ника торжества  расстреляли,  но  уже  с  приказом  по  всей  Красной  Армии. Странно, потому  что  за  такой  же  фортель  Филька  Иванов  более  известный,  как  адмирал  Октябрьский  был  всего  лишь  отстранён  и  отправлен  командовать  Амурс-кой  флотилией. Скорее  всего  потому,  что  Мехлис  до  него  не  доехал.

    Всесильный  Лёва  обедал  в  компании  начальника  особого  отдела  НКВД  Закавказского  фронта.

    - Товарищ  Мехлис,  что  будем  делать  с  этими...  моряками?- чекист  и  без  комиссара  знает,  что  делать,  но  спросить  не  лишнее.  Нельзя  оставлять  свидетелей  лихой  деятельности  сталинских  любимцев.

    - Что  делать?- Лёва  посмотрел  на  особиста  и  так  улыбну-лся,  что  старший майор государственной  безопасности понял  всю  праздность  своего  вопроса.- Действовали  смело,  решите-льно.  Экипажу  по  медали  «За  отвагу»,  командиру  орден  Красной  Звезды.  Хорошо,  что  напомнил.  Забыл.  Всё  заботы, заботы...

    Наконец  желаемое  перешло  в  действительное  и  Александ-рополь  пал. В  начале  марта  1944  года  измотанная  предыду-щими  боями,  обескровленная, нуждающаяся  в  перегруппиро-вке  и  пополнении  всем,  в  том  числе  и  живой силой  Отде-льная  Приморская  армия  подошла  к  Александрополю.  С  бо-льшим трудом  взяли  город  в  полукольцо.  Его  оборонял  све-жий  моторизованный  корпус  переброшенный  из  Северной  Франции  и  части,  попавшие  в  полосу  его действия.  Ставка  своей  директивой  поставила  задачу  овладеть  городом,  пор-том  и  железнодорожным  узлом  Александрополь  к  первому  апреля.  Чем  руководствуются  Ставка  и  Генштаб не  спроси-шь,  а выполнять  надо.  Штаб армии  в  пожарном  порядке  раз-рабатывал  варианты  операции.  Все  они  были так  себе.  Наи-более  целесообразным  был  признан  вариант  с  высадкой  мо-рского  десанта  в  порт  Александрополя.  Подготовкой  его  за-нимался  флот,  оперативно  подчинённый  армии.  Непосредст-венно  штаб,  уже  сформированной,  Александропольской  во-енно-морской  базы.  Штаб  проявил  инициативу,  пошёл  даль-ше  вышестоящих  штабов  и  для  минимизации  потерь  запла-нировал  ещё  один десант.  Демонстративный  в  рыбацкий  посёлок  Эльчибей  в  десяти  километрах севернее  города.  К  начальнику  штаба  базы  вызвали  командира  батальона  мор- ской  пехоты  майора  Курского  Льва  Наумовича.  Курский — инженер,  редактор  отраслевого  журнала.  Двадцать  второго  июня  ушёл  добровольцем  на фронт.  Участник  обороны  Одессы,  Феодосии,  Керченско-Феодосийской  десантной опе- рации  1941  года.

    Перед  капитаном  первого  ранга  стоял  большой,  абсолют-но  невоенный  увалень.  Одет  в  пехотный  ватник  перетяну-тый  портупеей,  флотские  брюки  не первого  срока,  запра-вленны  в  сильно  поношенные  сапоги.

    - Товарищ  капитан  первого  ранга...-приложил  руку  к  козы-рьку  измятой,  видавшей  всё  мичманки  майор.

    Начальник  штаба  раздражённо  махнул  рукой.

    - Садитесь,- сам  подумал,  мол,  уму  не  постижимо,  но  лю-ди  под  командованием  этого  штатского  человека  никогда  не  отступали,  разве  что  по  приказу командования.  И  то  всегда  последними.  «Брехня,» - решил  капперанг.  Он  не антисемит,  но  евреев  не  любит,  как  не  любит  армян,  узбеков,  поляков  и  собственную  жену,  которой  изменяет  с  подавальщицей  офицерской  столовой.

    Курский  выслушал  боевую  задачу.  Внимательно  изучил  карту,  по  которой водила  карандашом  холёная  рука.

    - Десант  демонстративный.

    Начальник  штаба  вскинул  глаза,  убрал  руку  с  карандашом

    - Откуда  вы  взяли?

    - Так  точно,  товарищ  капитан  первого  ранга,- безразлично  ответил  майор.- Целесообразно  высаживаться  в  порт,  кото-рый  в  центре  города.  Для  чего городить  огород  за  десять  километров  от  места  событий?  Немцы  не  дураки. Поймут  всё  сразу.

    Вот тебе  и  абсолютно  штатский  человек!  А  ведь автор  идеи  с  демонстративной  высадкой  сам  начальник  штаба.

    - Немцы  не  обратят  внимания  на  высадку?

    - Обратят,- тем  же  безразличным  тоном  ответил  Курский.- Вынуждены  обратить  Никто  не  потерпит  высадку  у  себя  в  тылу.  Разница  в  том  какими  силами обратят  внимание.  Это  зависит  от  самого  десанта.

    - Что  вы  имеете  в  виду?- капперранг  наконец  понял,  что  не  зря  ходят  легенды  о  этом  человеке.

    - Сколько  он  должен  продержаться?

    - Трое  суток. 

    Майор  Курский  приступил  к  формированию  отряда.

    Холодной  мартовской  ночью  провонявшиеся  хамсой  сейне-рки  и  прокопчённые  портовые  буксиры  снялись  на  Эльчи-бей.  В  охранении  ордера  шли  торпедные  катера  группы  гва-рдии  капитан-лейтенанта  Табачника.  Он  же  являлся старшим  морским  начальником  десанта.  Бухта  у  посёлка  мелкая.  Ги-дрографы то  ли  не  знали  или  забыли,  что  в  десяти  метрах  от  берега  намыт  песчаный бар  совсем  непроходимый  для  плавсредств.  Отряд,  естественно,  обнаружил  противник,  когда  застопорили  ход,  упёршись  в  банку.  Открыл  ураган-ный  огонь  по  десанту  из  всех  видов  оружия,  имеющегося  в  наличии.  В  наличие  имелось  много,  боеприпасов  ещё  боль-ше.  Отряд,  ещё  не  высадившись,  понёс  первые  потери.  Времени  на  осмысливание  ситуации  у  Курского  не  было.

    - Вперёд,  мать  вашу,  растудыть  её  тудыть!-совсем  не  по  уставу  крикнул майор  и  первым  шагнул  за  борт  в  холодню-чую  воду.  За  ним  последовали  двести  добровольцев,  отобра-нных  лично  Курским.  В  чудовищном  броске,  харкая кровью  больше  чем  свинцом,  они  преодолели  десять  метров  абсо-лютной смерти,  захватили  плацдарм.  Пляж  и  первую  линию  немецких  окопов  с  миномётной  батареей.  Об  успехе  доло-жили  по  рации  в  штаб.

  Через  три  часа  после  сообщения  на  траверзе  Александро-поля  появился  отряд огневой  поддержки  с  его  флагманом  крейсером  «Красный  кавказ».  Главным калибром  открыли  огонь  по  месту  высадки — порту.  За  огненным  валов  в бу- хту  влетели  торпедные  катера,  имея  на  борту  первый  бро-сок  десанта — гвардейский  батальон  морской  пехоты.  За  ка-терами  поспешали  морские  охотники капитана  третьего  ран-га  Липягина.  Они  везли  основной  бросок   десанта — 427 -й  стрелковый  полк.

    Немецкая  разведка  прозевала  подготовку  десанта.  Однако  её  советские  коллеги  не  знали,  что  в  городе  кроме  прочего  дислоцированы  охранная  бригада Люфтваффе  и  самоходные  установки  «Фердинанд».  Они  решили  исход  боя. Полк  буква-льно  смели  с  причалов  и  молов  порта.  Морской  батальон  понёс страшные  потери  и  вызвал  огонь  на  себя.  Десант  по-гиб.  Армия,  как  не  пыталась,  пробиться  к  городу не  смогла.  Немецкая  оборона  была  крепка.  Директиву  ставки никто  не  отменял.  Таким  образом  отряд  Курского  стал  основным  де-сантом  и  плацдармом,  на  который  возлагались  особые  наде-жды.  Он  вцепился  зубами  в  прибрежные  дюны,  поросшие  татарником  и  не  только  огрызался,  но  и  беспокоил  немцев  своими  наглыми,  с  их  точки  зрения,  действиями.  Проблема  в  снабжении.  Сбрасывали  груз  с  ночных  бомбардировщиков.  Получалось  хуже,  чем  ничего.  Пополнение,  а  в  нём очень  нуждался  Курский,  даже  с  «ПО-2»  не  сбросишь.  Перешли  на  мелко  сидящие  мотоботы  мониторного  типа.  Они  проска-кивали  над  баром,  но  были очень  тихоходны.  Из  пяти  еди-ниц  один  переворачивала  свежая  черноморская волна,  два  топила  артиллерия  противника.  Приморская  армия  топталась  у  самого  города,  у  линии,  когда-то  построенной  против  немцев.

    Капитан-лейтенант  Табачник,  как  и  многие  знал  о  поло-жении  с  десантом  у  Эльчибея.  Чувствовал  ответственность  за  его судьбу.  Под  его  командованием  десант  шёл  к  месту  высадки.  Зачастил  к  гидрографам,  вечерами  сидел  над  кар-тами.  Понимал — проход  в  бухту  должен быть.  Торпедный  катер  тоже  не  глубоко  сидящий  корабль.  В  Жуковке,  на  ко- торую  базировалась  бригада  катеров,  нашёлся  дед — старый  рыбак-хамсичник знающий  район,  как  свой  огород.  Он  под-сказал  разгадку.  Табачник  пошёл  к командиру  бригады.  Капперанг  выслушал  молодого  офицера  и  подвёл  черту.

    - Верная  потеря  корабля  и  экипажа,-  у  комбрига  ещё  до-военный  боевой опыт.  Воевал  на  катерах  в  Испании.

    - Так  точно,  товарищ  капитан  первого  ранга.  Другого  фарватера  нет  и  я  пойду  с  лоцманом.  Старик  прекрасно  знает  район  плавания.  Всю  жизнь  ловит там  кефаль.

    - Знаю  я  твоего  лоцмана.  Дед  говорит,  что  в  мирное  вре-мя  при  свежей  погоде  подход  к  Эльчибею был рискованный.  Сейчас — война.

    - Другого  выхода  нет.

    Комбриг  задумался,  глядя  на  карты,  принесённые  капитан-лейтенантом.

    - Где  гарантии,  что  немцы  не  выставили  там  минную  бан-ку?

    - Смысл?  Минзагов  у  них  нет,  С  самолёта?..  Не  думаю.

    - Убедить  не  убедил,  но  попробуем,  Изя.

    С  катера  №0271  из  желобов  выгрузили  торпеды  и  сняли  единственное орудие — станковый  пулемёт  вместе с  турелью.  Загрузили  ящиками  так,  что  ТК  сел  по  палубу.  Теперь  без  грозных  торпед  и  пулемёта  0271-й  представляет  собой  прос-то  дюралеминевую  лоханку.

    Перед  выходом  в  море  Табачник  надел  всё  чистое  и  но-вое.  Отуюжил  брюки,  к  кителю  приколол  награды,  до  нестерпимого  блеска  начистил  хромовые ботинки.  Под  стать  командиру  выглядел  экипаж.  Старый  рыбак  появился  за пя-ть  минут  до  отхода.  В  высоких  резиновых  сапогах,  брезен-товом  дождевике с  капюшоном.  Посмотрел  на  капитан-лей-тенанта.

    - Ты  никак  женихаться  собрался,- буркнул  дед  и  добавил.- Оно  и  правильно.  По  флотской  традиции — флаг  надо  дер-жать  высоко.  На  верную смерть  идём  ради  святого  дела.  Мы  на  «Новике»,  когда  из  Артура  шли  на прорыв  тоже  в  первый  срок  оделись.  По-нашему  это,  по-русски.  Какую погоду  хочешь?

    - Как  сейчас.

    Сейчас  резкий,  порывистый  ветер  гонит  крутую  волну,  небо  затянуто  тучами,  видимость  очень  ограничена.  Старик  отошёл  к  краю  причала,  что-то  пошептал,  бросил  в  море  серебряную  монетку,  широко  перекрестился.

    - С  Богом.  Да  поможет  нам  Николай-угодник.

    Лоханка  ушла  в  ночь.  Табачник  взял  значительно  морис-тее.  По  палубе  рубки  гуляет  вода.  Ботинки  почти  сразу  про-мокли,  ноги  свело  от  холода.  Потом всю  жизнь  Изя  будет  мучится  болями  в  суставах  ног.  Катер  на  волне,  не  разви-вая  предельной  скорости,  плохо  слушается  руля.  Выйдя  на  траверз  мыса Агином,  капитан-лейтенант  резко  переложил  руль  на  борт.  Минной  банки,  которой  опасался  комбриг  нет,  но  Табачник  не  учёл  батарею,  что  на  противоположном  бе-регу  бухты.  Белый  луч  смерти  шарит  вдоль  банки.  Прямо  по  носу  разорвался  снаряд.  Второй  падает  по корме.  Катер  берут  в  артиллерийскую  вилку.  Капитан-лейтенант  передви-нул рукоятки  управления  моторами  до  упора  вперёд.  Винты  вспенили  воду  и толкнули  перегруженную  посудину,  как  мо-гли,  вперёд.  На  том  месте,  где  минуту  назад  был  катер  вз-метнулся  столб  воды  и  раздался  гром  взрыва. Во  вторую  ночь  Табачник  шёл  на  Эльчибей,  имея  на  борту  одного  из  командиров  катера  своей  группы.  Так  продолжалось  пять  ночей.  На  шестую  вся  группа  снялась  в  море.  Один  катер  шёл  в  охранении.  В  то  время,  когда  катера  крались  вдоль  Агинома,  над  батареей,  что  на  противоположном  берегу  бу- хты  повисли  девчонки  из  женского  полка  ночных  бомбарди-ровщиков.  Особого  вреда  бомбочками,  которые  сбрасываю-тся  руками,  они  причинить  не  могли, тно   ужасно  нервиро-вали  противника  своими  этажерками,  обтянутыми  перкалью - «рус  фанер».

    Ночные  игры  со  смертью  продолжались  до  тех  пор,  пока  Сибирский  добровольческий  танковый  корпус,  выделенный  ставкой,  не  продавил,  в  буквальном  смысле, бронёй  оборону  немцев  и  Александрополь  был  освобождён. За  героизм  и  му-жество  проявленное  в  боях  за  освобождение  города,  порта  и  железнодорожного  узла  Александрополь  звание  Героя  Со-ветского  Союза присвоено  майору  Курскому  Льву  Наумови-чу  (посмертно),  капитан-лейтенанту  Табачнику  Исааку  Рома-новичу.

    К  информации  радиста  я  мог  добавить,  что  за  те  же  бои  командир  эскадрильи  Гвардейского  Кавказского  женского  авиационного  полка  ночных  бомбандировщиков  капитан  Го-нопольская  Розалия  Наумовна  награждена  орденом  Боевого  Красного  Знамени.

    Табачник  после  такого  рассказа  виделся  мне  высокого  ро-ста,  крепкого  телосложения,  с  зычным  голосом  и  большой  физической  силы. Как  ни  крути,  а  завтра  обязательно  насту-пает.  За  свою  практику  я  плавал  с  несколькими  капитана-ми.  Если  считать  подменных,  то  со многими. Капитаны  обы-чно  вступают  в  командование  судами  с  утра.  Такая  у  них  привычка.  Утро  прошло.  В  полдень  заступаю  на  вахту.  Бал-кер  стоит  в  грузу  с  задраенными  по  походу  лючинами  трю-мов.  Под  бортом  на  зимней  волне  качаются  портовый  тан-кер-бункеровщик  и  водолей.  Берём  полный  бункер.  Уходим,  практически,  вокруг  шарика.  Схожу  на  берег  посмотреть  осадку. На  причале,  как  обычно.  Эвересты  серного  колчеда-на,  песка,  угля,  глинозёма.  Под  похотливо  расставленными  ногами  портальных  кранов  устроились  железнодорожные  вагоны.  Спешит  портовый  люд.  Что-то  царапает  моё  внима- ние.  По  причалу,  слегка  припорошенному  грязным  снежком,  бодро  топает  дедок.  Такой  экземпляр  не  может  оказаться  в  порту  по  определению.  Полностью  дед  Мазай — передовой,  отставной  ветеран  колхозного  движения,  получивший  от  хо-зяйства  путёвку  в  Сочи.  Интересно,  каким  макаром  дедок  оказался  в  порту  с  его  пропускной  системой?  Экскурсант  с  интересом  вертит  головой  по  сторонам.  На  нём  шапка  с  завязанными  под  подбородком  «ушами», нагольный тулупчик,  явно  не  новый,  валенки  с  молодецки  блестящими  калоша-ми.  На  руках  кожаные  рукавицы.  В  руке  легко  прёт  фанер-ный  чемодан  с  себя  размером  оклеенный  лидерином  с  угол-ками  из  нержавейки  стародрековской  модели  «мечта  оккупа-нта».  В  другой  болтается  авоська  с  кульками  и  фунтиками.  Старуха  гостинцев  в  дорогу  настряпала. Управляюсь  с  мар-кой  по  носу,  иду  к  корме.  Между  тем  экземпляр  добрался  до  нашего  трапа  и  развлекается  тем,  что  кричит  вахтенно-му  матросу,  внимательно  слушая  ответы  моего  верного  Ва-леры.  Матроса  очень  увлёк  разговор.  Аж  лёг  животом  на  религни,  чтобы  с  высоты  лучше  слышать  собеседника.  Вме-шиваюсь.  Дед,  конечно,  замечательный,  но  службу  превра-щать  в  бардак  никто  права  не  давал.

    - Добрый  день.

    - Здравствуйте,- отвечает  надтреснутым  голоском  дедок  без  всякого  стеснения.

    - Вахтенный  помощник  Гонопольский.  Чем  могу  помочь?

    - Очень  хорошо.  Почему  без  нарукавной  повязки?

    Опаньки!  Грамотен  ветеран  полей  и  пашен  в  нашей  служ-бе.  А  повязка  есть Валяется  в  ящике  стола  каюты  грузовой  конторы.  Вид  у  меня  ещё  тот. Старик  меня  жалеет.

    - О  повязке  потом.  Я — капитан, - и  по-мальчишечьи  легко  побежал  по  трапу,  оставив  меня  наедине  с  чемоданом  и  фу-нтиками.

    Едрён-с!!!  Старый  сучок  так  тебя  и  так!  В фанерном ящи-ке  с  блестящими уголками  минимум  смычка  якорной  цепи.  Мне  это  тащить  на  седьмой  этаж по  трапам.  Пру  эту  гадос-ть,  обливаясь  трудовым  потом.  Существует  незыблемый  флотский  этикет.  Попадающиеся  навстречу  члены  экипажа  понимают,  что если  вахтенный  помощник,  вывалив  от  нату-ги  глаза  до  пояса,  прёт  чью-то поклажу,  то  этот  стручок  вя-леный  не  что  иное,  как  новый  мастер.  Одни  смотрят  с  уди-влением,  другие — с  ужасом,  третьи — с  сожалением. Уж  лу-чше  бы вернулся  сволочь  необъятная  Бугай,  дай  Бог  ему  здоровья.  Тот  хоть  внешне поддерживал  честь  флага.  А  это?

    Это  быстро  приняло  судно.  Подменный  тихо  сошёл  на  бе-рег  со  своим  переходящим  чемоданом.  Снимаемся  ещё  на  моей  вахте.  Старпом  бодро  рявкает по  общесудовой  трансля-ции:

    - Аврал!  Палубной  команде  занять  места  по  швартовому  расписанию.

    По  расписанию  моё  место  на  юте.  Трап  свиран  прижат  и  принайтован  к борту.  С  берегом  нас  связывают  швартовы  и  радиосвязь.  Беру  микрофон.

    - Мостик,  как  слышно  ют?

    - Слышу  вас  хорошо.

    - Ют  к  работе  готов.

    - Добро.

    Свешиваюсь  через  релинги,  смотрю  вниз.  Под  кормой  пляшет  мощный  буксир-кантовщик.  Перевожу  взгляд  вдоль  борта  до  носа.  Вот  те  на!  Больше  буксиров  нет. Судно оче-нь  серьёзная  одоробла,  с  такой  парусностью,  высотой  надво-дного  борта  и  водоизмещением,  что  три  буксира — норма.  Бугай смотря  по  погоде  не  брезговал  и  четвёртым,  а он  был  не  последний  моряк. Погода  сегодня  самое  то.  Прижимной  ветер,  волна. Рядом  всегда  моя  вахтенная  половина — Вале-ра.  Заочник  высшей  мореходки.  Учиться  любит  до  смерти.  Третий  год  сидит  на  первом  курсе.  Считает себя  закончен-ным  морепроходимцем.  На  всё  про  всё  имеет  собственное  мнение.  В  курсе  всего,  что  происходит  на  судне.

    - Один  буксир  заказали,  Аркадиевич.  Новый  кеп  считает,  что  и  этого  много. Теперь  у  нас  два  выхода.  Навалиться  на  заднего  или  долбануть  переднего.

    - Типун  тебе  на  язык.

    - Вы  не  согласны?

    Послать  не  успеваю.  Оживает  трансляция.  Подали  конец  на  буксир,  приняли  продольный  и  прижимной.  Держимся  на  шпринге,  которому  помалу  травим  слабину.  Буксир  упёр-ся  в  рассол  акватории,  оттягивает  корму. 

    - На  юте,  как  проходит  корма?

    - По  корме  чисто.

    Приняли  шпринг.  Мелко,  мелко,  едва  ощутимо  задрожала  палуба - начали  работать  машиной  самым  малым  назад.  На  баке  держимся  на прижимном,  которому  травят  слабину.

    - Аркадиевич,  знаете  какой  процент  растяжения  у  капро-нового  конца?

    - Тридцать  процентов.

    - Представляете,  если  убьётся  на  баке?  Головы  посносит  чище  бритвы,- Валеру  сегодня  «несёт».

    - Заткнись.

    Быстрее  чем  обычно  разворачиваемся  носом  к  Воронцов-скому  маяку — на  выход.  Мрачные  валерины  прогнозы  не  оправдались.  От  берега  нас  отделяет  сотни  метров  чистой  воды.  Концы  убираем  во  вьюшки,  наводим  порядок.  Мимо  проплывает  маяк.  Красавица  Одесса  позади.  В  прожжённых  морских  душах  начинают  скрести  кошки.  Всё,  меньше  чем  через  час  пересечём  двенадцатимильную  зону — морскую  границу  СССР.  Это  не  пограничник  у  нижней балясины  тра-па,  когда  ещё  можно  сойти  на  берег  и  вокруг  родные  лица,  привычный  пейзаж.  Двенадцать  миль — это  серьёзно.  Дол-гие  месяцы  будем  оторваны  от  этого  берега,  где  мы  родили-сь,  от  привычной  жизни  нормальных  людей,  но  кто-то  дол-жен  делать  эту  работу — уходить  в  море.

    По  трансляции  уже  знакомый  мне  надтреснутый  голос.

    - Отбой  авралу.  Всем  спасибо  за  работу.

    - Ни  фига  себе!-не  выдерживает  кто-то  из  матросов.  При  Бугае  мы  обычное приветствие  слышали  не  каждый  день.

    Поднимаюсь  на  мостик,  чтобы  переписать  с  черновика  в  журнал  за  мою вахту.  Сумерки  сгущаются  в  ходовой  спло-шной  ультрамарин.

    - Прошу  разрешения.

    - Пожалуйста,  Владимир  Аркадьевич,- приглашает  капитан.

    Несколько  часов  на  судне,  а  офицеров  уже  по  имени  от-честву  и  не  путает. Молодец!

    - Владимир  Аркадьевич!

    - Слушаю,  Исаак  Романович.

    - Ужинали?

    - Успею.

    - Могли  поужинать,  а  в  журнал  записать  на  пятнадцать  минут  позже.

    - Ужин  порционный.  Это  в  обед  могут  весь  борщ  слопа-ть.  Экапаж — знаменитые  обжоры.

    - Смотри,  как  сказал!  Молодец!

    Ай  да  мастер  у  нас!  Просто  папа  родной.  Спускаюсь  в  кают-компанию,  узнаю  от  чифа,  что  отец  родной  с  разгону  вставил  фитиль  стармеху.  Дедушка по  старой  привычке  поз-волил  себе  подняться  на  мостик  к  ДАУ  на  минуту позже  капитана.  Заодно  маленько  пострадал  старпом.  Папа  родной  ему  буркнул,  что  экипаж  разболтан.

    - Я  ещё  должен  деда  воспитывать?-плачется  в  жилетку  чиф.

    - Капитан  из  стариков.

    - Ну  и  что?  Я  тоже  не  молодой.

    - Они  механиков  на  нюх  не  переносят.

    - Правильно!  Паразитирующие  язвы  на  здоровом  морском  теле.

    - Ну,  пошло,  поехало!  Вы,  Игорь  Иванович,  бросьте  наса-ждать  на  судне  рассовую  дискриминацию  по  профессиональ-ному  признаку.

    Отход  из  Одессы  и  последующие  за  этим несколько  суток  показали,  что  на судне  не  просто  капитан,  кеп,  мастер.  Ма-тёрый  мастерюга — моряк  экстра класса.  Мужик  не  сволоч-ной,  людей  уважает,  зря  не  придирается.  Принадлежит  к  старой  морской  школе,  поддерживает  незыблемость  тради-ций,  службу требует  нести  без  сносок  и  дрейфа.  Кто  с  этим  не  разобрался  сразу  нахватали  фитилей  и  раздолбов  разной  степени  тяжести.  Особенно  отличилась  машинная  команда.  Каким-то  мне  не  понятным  образом  я  сумел  проскочить.  Капитан  лишь  заметил:

    - Владимир  Аркадьевич,  о  повязке  вахтенного  помощника.  Я  тогда  судно ещё  не  принял.  На  будущее  будьте  вниматель-ны.  Прошу  не  допускать  подобных  ляпов.

    К  Босфору  подошли  на  моей  вахте  в  1.17.  После  вечер-него  чая  ко  мне  в  каюту  позвонил  стармех.  Попросил  выз-вать  его  на  мостик  на  пять  минут  раньше,  чем  я  буду  док-ладывать  капитану.  Зашевелился  товарищ  старший  механик!  Замечаю,  что  при  новом  мастере  машинная  команда  стала  смотреть  на  жизнь  более  оптимистично.

    Не  успеваю  снять  телефонную  трубку,  как  щёлкает  замок  и  лампочка  над  дверью  освещает  лицо  стармеха.  Набираю  капитана.

    - Исаак  Романович,  вахтенный  штурман  Гонопольский.  Десять  минут  до  Босфора.

    Только  кладу  трубку,  а  у  нас  новое  лицо — старший  шту-рман.

    - Вам-то  чего  не  спится,  Игорь  Иванович?  Ночной  Стам-бул  беспокоит юношеское  воображение?

    - А-а-а...- машет  рукой  чиф.  Ему  меня  менять  в  4.00.  Охо-та  пуще  неволи.

    Вот  и  явление  капитана  толпе.  Табачник  с  биноклем.  На  любом  судне  три бинокля.  Капитанский,  старшего  штурмана  вахтенный.  В  оптику  стапома  когда-никогда  взглянуть  мож-но.  Капитанский — священная  корова.  Настроен  только  под  глаз  мастера.  Совершенно  одинаковые  бинокли  стоят  аккура-тненьким  рядком  на  полочке.  Даже  Посейдону  не  понятно,  как  мы  их  различаем. Рука  автоматически  выхватывает  свой.  Табачник  появился  с  персональным биноклем,  но  и  капитан-ский  оставил  за  собой.  Я  совершил  богохульство. Контраба- ндой  взглянул  в  табачную  оптику  и  подержал  в  руках.  Тро-фейный,  с полустёртой  свастикой,  работает!..  Это  вам  не  ЛОМО.

    - Курс?

    - 224.

    - Перейти  на  ручной  режим  управления  рулём!-командую  я.

    - Перейти  в  ручной  режим  управления  рулём!-репетирует  Валера,  щёлкает рукояткой  переключателя.- Руль  в  ручном  режиме.  На  румбе  224  градуса.

    - Так  держать.

    - Есть  так  держать.

    - Доброй  ночи,-отвешивает  капитан  «здрасте»  на  всех.  И,  будто  не  слышал моих  команд,  когда  открывал  дверь.

    - Курс?

    - 224.

    - Так  держать.

    - Есть  так  держать.

    Кто  бы  что  не  говорил,  а  красота  в  строгости  морской  службы,  в  незыблемости  её  традиций  есть.  Завораживающая  красота.

    - Обе  средний  вперёд!

    - Обе  средний  вперёд!- стармех  передвигает  никелированные  ручки  ДАУ  на положенное  количество  обо-ротов  по  тахометрам. - Обе  машины  средний  вперёд.

    - Будем  ложиться  в  дрейф?-интересуется  чиф,  потому  как  средний  ход  к дрейфу  никак  не  располагает.

    - Это  ещё  к  чему?-удивляется  Табачник.

    - Лоцмана  брать.

    - Турецкие  лоцмана  ужасные  пьяницы.  Державу  разорим,  их  угощая.  Сами пойдём.

    Та-ак!  В  Одессе  уценили  буксиры.  Здесь  обойдёмся  без  лоцмана.  Приключения  продолжаются.  Интересно,  чем  они  закончатся?  Только  бы  не  на  моей вахте.  Ужасно  в  каталаж-ку  не  хочется.  Дедушка  старый — ему  всё  равно. Может,  одумается?  Нет.  Мастер  в  свитере  и  старом  кительке.  Соби-райся  брать  лоцмана — был  бы  при  белой  рубашке  и  галс-туке,  согласно  хорошей  морской  практики.  Ну-с,  чем  ещё  порадуем?  Кеп  берёт  трубку  радиотелефона,  вызывает  дис-петчера  канала.  Все  мы  владеем  английским.  Он  не  только  международный,  но  и  морской  язык.  Часть  нашей  профес-сии.  В  портах  разных  стран  общаемся  с  портовыми  властя-ми  и  должностными  лицами,  готовим  документы.  Разговари-ваем  на  берегу.  Однако  так,  как  выдаёт  Табачник!  Из  его диалога  с  турецким  официальным  лицом  узнаю,  что  у  мас-тера  безлоцманский  проход  узкостей  мирового  океана.  Мама  моя  родная!  Слышал,  что  в  мире  есть  очень  немного  капи-танов  с  таким  правом.  В  СССР  их  ещё  меньше.  Один  из  них — мой  мастер.  На  цыпочки  хочется  встать,  ей  Богу.  Не  зря  чиф  поднялся  на  мостик.  Такие  уроки  ценить  надо.

    Хитрый  турок  уже  содрал  с  нашей  страны  за  проход  Бос-фором  и  не  желает  терять  за  лоцманскую  проводку.  Табач-ник  сыпплет  ему  названия  соглашений,  конфетенций,  номер  своего  сертификата.  Турок  неожиданно  перестаёт  понимать  английский.  Что  делать?  Ситуация  форсмажорная.  Мы влез-ли  в  канал.  Капитан  бессильно  опускает  руку  с  трубкой  ра-дции.

    - Смотри,  как  получается,  слышишь,  что  сказал,- обращает-ся  он  к  иллюминатору,  вздыхает,  опять  поднимает  трубку.

    - Истамбуль!-да  как  сладкоголосо  зачирикает  на  турецком.  Турку  теперь  говорить,  что  не  понимает  родной  язык?  

    - То-то,- хмыкает  Табачник.- Понабирают  турков  на  флот...

    Босфор — один  из  самых  напряжённых  участков  мирового  судоходства. Пролив  разрезает  город  на  две  части.  В светлое  время  суток  здесь  движение,  как  в  Москве  на улице  Горько- го  в  час  пик.  Ночью — плюс  темнота.  Навстречу,  перед  на-ми  и  сзади  идёт  множество  большетоннажных,  среднетонна-жных  и  малотоннаэных  судов  под  всеми  флагами  мира.  Ещё  маломерные  плавсредства,  которым  даже  названия  нет.  Норовят  попасть  под  форштевень.  На  этом  потомки  гроз-ных  янычар  пересекают  в  понравившихся  направлениях  про-лив,  даже  не  подозревая  о  существовании  МППСС.  Когда  читаешь  бюллетени  аварийности  в  проливе,  волосы  под мы-шками  встают  дыбом.  Столкновения,  навалы,  посадки,  гибе-ль.  Убытки  исчисляются  миллиардами  лир,  миллионами  дол-ларов.  Ни  на  минуту  не  засыпает  весёлый  город  Стамбул,  переливаясь  многоцветьем  огней.  В  этой  феерии  цвета  надо  чётко  видеть  красные  огоньки  створов,  не  терять  их  из  по-ля  зрения,  пеленговаться  по  ним.  У  нас  на  мачте  горят  два  топовых  огня,  что  в  сочетании  с  другим  ходовым  светом  означает — Иду  с  предельной  осадкой,  фарватер  уступить  не  могу.  Беру  бинокль,  отхожу  к  правому  борту.  Клинюсь  между  радаром  и  переборкой.  Чиф  со  своей  оптикой  с  ле-вого  борта.  В  рубке  только  команды,  многоголосье  радиоте-лефона.

    - Справа  двадцать  ходовые огни  на  пересекающемся  курсе.

    - Дать  длинный  гудок.

    - Есть  дать  длинный! - красный  огонёк  уходит  вправо.  Появляется  зелёный. Подвернул.

    - Справа  двадцать  огни  на  встречно-параллельном  курсе.

    - Добро.

  Мимо  нас  в  Чёрное  море  топает  танкер  тысяч  на  сто,  за  ним  торопится БПК.  У  нас  по  корме  висит  РТМС,  идущий  в  океан  на  промысел.  По  правому  борту  проплывает  пасса-жирский  лайнер,  утопающий  в  огнях  и  красивых женщинах,  ошвартованный  к  набережной.  Не  до  красоты.  Опять  кто-то  лезет под  штевень.  Команды,  доклады,  шум  радиотелефона.  Наши  профили,  наверное,  звенят  в  ночи  от  напряжения.  Табачник  стоит  в  расслабленной  позе.  Закурил.  Ну  даёт  дедок!  Специально  что  ли?  Проходим  траверз  Кандыджа-Бал-талиманы.

    - Полборта  вправо.

    - Полборта  вправо.  Руль  полборта  вправо.

    - На  румбе?

    - 161.

    - Руль  прямо.  Так  держать.

    - Руль  прямо.  Есть  так  держать.  Курс — 161.

    Рулевому  достаётся.  Течение,  волну  надо  учитывать,  не  рыскать  по  курсу.  Команды  выполнять быстро  и  точно.  Чув-ствую,  как  у  Валеры  белеют  костяшки  пальцев. Вообще  в  узкостях,  на  швартовках  к  рулю  вызывают  старшего  рулево-го. Он  в  вахтенной  бригаде  старшего  штурмана.  Валера  ра-ботает  не  хуже.  Бросаюсь записать  в  черновик  изменение  курса  и  время.

    - Влево  не  ходить.

    - Есть  влево  не  ходить.

    Леандрова  башня.  Можно  один  раз  вздохнуть  И  опять  ходовые  огни  навстречу,  мимо  чужие  корпуса.  Кому-то  мешаем  мы,  кто-то — нам.  Банка  Ахиркапы,  мигает  буй.  Всё!  Босфор  за  кормой.

    - Обе  полный  вперёд,- командует  капитан.

    Стармех  дублирует  команду,  передвигает  свои  рукоятки  на  нужное  количество  оборотов.  И  очень  тихо  мне.

    - С  лоцманом  оно  спокойней.

    - Привыкнем.  Какие  наши  годы!  Турки  вылакали  весь  стратегический  запас водки  пароходства.

    Дед  просит  разрешения  сойти  с  мостика  и  посылает  в  Бога  к  чётру,  три гроба  душу  в  ад  ту  сволочь,  что  толкнула  вперёд  технический  прогресс  и придумала  ДАУ — Дистанци-онное  Автоматическое  Управление  машиной.  С машинным  телеграфом  нашему  стармеху  жилось  гораздо  спокойней.  Особенно ночами.

    Рейс  перевалил  за  третий  месяц.  Все  подустали.  Мораль-но-физическое  состояние  соответствующее.  Даже  к  мадам  не  хочется.  Это  симптом.  Один  помполит,  который  капитану  первый  и  единственный  помощник,  коему  тот  же капитан  запретил  вход  на  мостик,  шустрит.  Его  идеология  греет.  Бе-гает,  оглядывается,  словно  большевик-подпольщик,  чего-то  в  машину  нырял. А  у  нас  своё.  Гром  среди  ясного  неба — шестидесятилетний  кеп  огулял  нашу  же  двадцатилетнюю  дневальную.  То,  что  мастер  дневальную — нормально.  Капи-тан  кого  хотите  может,  но  в  таком  возрасте!  Cправился  по-капитански — качественно.  Молоденькая,  стройненькая,  не  лишённая  приятности  хохлушечка  из  неизвестного  мне  горо-да  Пологи,  где  увидит  Исаака  Романовича ,  там  и  обмирает.  Событие  встряхнуло  подвявший  экипаж.

    Обычно  агенты,  работающие  с  советскими  судами,  пригла-шают  капитана  в  ресторан.  Зная  тягу  советского  человека  к  коллективному  творчеству  и  о  наличии  стукачей  в  экипаже,  приглашают  ещё  двух  человек  по  выбору  мастера.  Гарантов  того,  что  советский  капитан,  член  КПСС  морально  никак  не  разложится  под  гнётом  чужеземной  кухни  и  ихних  кра-савиц.  Бугай  обычно  брал  с  собой  первого  помощника  с  предсудкомом. Знаменитый  на  весь  советский  флот  генуэзс-кий  Бруно  пригласил.  Помполит  помыл  шею,  облился  оде-колоном  «Русский  лес»  до  вонючести,  сунул  в  карман  фо-рменных  штанов  чистый  носовой  платок.  И  остался  на  бо-рту.  Свидетельствовать  пошли  боцман  и  дневальная.  От  та-кого  поступка  человека,  для  которого  наш  помполит  первый  помощник  и  от  сорвавшейся  халявы,  он  впал  в  идеологиче-скую  депрессию.  Нализался  спиртиком  у  доктора  и  был  за-ложен  Табачнику  доброхотами.  Исаак  Романович  момента-льно  издал  приказ  о  недопустимости  такого  поведения  на  борту.  По  возвращению  в  родной  порт  добрая  душа  доктор  и  первый  помощник  списываются и  отправляются  в  распоря-жение  отдела  кадров.

  Из  неофициального  отчёта  боцмана  экипажу  о  проделан-ной  работе  все  поняли — наш  мастер  нигде  чести  флага  не  уронит.  Вогнал  танцами  в  полуобморочное  состояние  жену  агента  с  фигурой  Софи Лорен.  Дневальную  утанцевал  до  по-та  с  икотой.  Много  выпил,  но  был  ни  в  одном  глазу.  Пел  с  местными  аборигенами  неаполитанские  песни  на  итальян-ском,  играл  негритянский  джаз  на  стареньком  дребезжащем  ресторанном  пианино.  В  общем  Италия  очарована  нашим  капитаном.  Правда,  как  потом  выяснится  не  только  она.

    В  Марселе  история  повторилась.  С  той  лишь  разницей,  что  вместо  дракона  о  проделанной  работе  должен  был  отчи-тываться  я.  Дневальная  осталась  прежней  и  там же.  Воочию  убедился  в  кипучей  энергии  Табачника  на  берегу.  Грешным  делом  подумывал  заняться  дневальной,  но  на  мне висла  Лу — дочь  нашего  марсельского  агента.  Студентка  Сорбоны  на-ивно  полагала,  что  офицер  советского  флота  морально  упадёт  до  девушки  из  капстраны.  Хотя  очень  хотелось.  Мне.

    Точку  в  этой  истории  поставил  Валера.  Маясь  послевахте-нной  бессонницей,  исследуя  её  причины,  вспомнил,  что  в  ходовой  оставил  любимую  панамку,  без  которой  заснуть  ре-шительно  нельзя.  В  трусах  и  часах  отправился  наверх.  Он  был  почти  у  цели.  Ступил  на  трап,  ведущий  на  мостик.  Отворилась  дверь  капитанской каюты  и  вышла  дневальная,  застёгивая  блузку.  Время  камбузу  готовить  завтрак.  В  этом  нет  ничего  страшного,  непонятного,  предосудительного.  Все  мы  люди,  все  мы  человеки.  Валера  обалдел,  потому  что  считал  капитана  древним,  мудрым  старцем  и  одновременно  небожителем. Обалдел  настолько,  что  влетел  в  ходовую  руб-ку,  не  спросив  разрешения  вахтящего  старпома,  за  что  полу-чил  ощутимое  «фэ».  На  щелчок  чифа  не  обратил  никакого  внимания,  потому  что  вообще  забыл  какого  хрена  явился  на  мостик.  К  обеду  весь  экипаж  был  поставлен  Валерой  в  известность,  потому  что  в  одиночку  переживать  он  не  мо-жет.

    Идём  в  тропиках.  Влажность  почти  100%  и  жара  туда  же.  Все  выходы  из  надстройки  задраены  по  штормовому.  На  палубу  без  особой  надобности  никто  носа  не  высовы-вает  исключая  рабочую  бригаду.  Те,  под  руководством  боц-мана,  копошатся  в  темпе  осенних  мух.  Пароход  содрогается  от  включённых  на  крайний  минус  кондиционеров.  Спим  под  одеялами.

    Ночь.  Тропическое  небо  проткнуто  великим  множеством  ярких  звёзд.  Вахта.  Беру  точку,  делаю  запись  в  черновике.  Обычно  капитан  поднимается  на  мостик  после  часа,  но  до  двух.  Смотря,  когда  его  начинает  гнать  бессонница  и  долг  с  уставом.  Мастер  курирует  работу  второго  штурмана.  Тре-тьего  тоже.  Час  давно  прошёл.  Восемнадцатиузловым  ходом  торопимся  к  двум.  Вот-вот  появится  Табачник.  Пока  этого  не  случилось  Валера  пытается  раскрутить  меня  на  контро-льную  в  «вышку».  У  него  очередной  приступ  знаний.  Студ-билетом  матрос  очень  гордиться. 

    - Ну  хорошо.  На  какой  хрен  тебе  та  «вышка»

    - Ни  фига  себе  вы  даёте!  Жизненная  необходимость.

    - При  необходимости  ты  уже  мог  учиться  на  третьем-че-твёртом  курсе.

    - Ну  да.  Мама  тоже  всегда  говорит — Учись,  сынок,  ина-че  всю  жизнь жидкое  говно  вилами  будешь  перекидывать.

    - Умный  человек  твоя  мама.  Её  слушать  надо.

    - Вот,  учусь.

    - Конечно.  Откуда  родом?

    - Из  Васильевки  мы.  Места  у  нас...- начинается  живописа-ние  васильевских окрестностей  с  характеристикой  соседей  по  плетню.

    - Земная  специальность  есть?

    - А  как  же!-  с  чувством  превосходства  отвечает  матрос.  Это  мне  не  я — профессиональный  морской  извозчик.  Валера  механизатор  с  широким  профилем.

    - Сидел  бы  дома,  радовал  девчат  своим  профилем,  а  не  кувыркался  от  отпуска  до  отпуска  голова-ноги.

    - Широкий  кругозор  и  образование  никому  ещё  не  меша-ли,- изрекает  передовой  матрос.

    - Просто  философская  истина!

    - Ага.  Данилыч — сосед  наш.  Кончил  Академию  Гражданс-кой  Авиации.  Пилот.  Главный  агроном  наш.

    - Едрён-с!  Я-то  думаю,  чего  мы  из  Канады  за  рейс  по  сорок  тысяч тонн  зерна  возим.  Золотая  линия!  Нет,  Валера,  оставайся  на  флоте.  У  тебя  с  Петровичем  очень  хорошо  выходит.

    Открывается  дверь,  загорается  сигнальная  лампа.  Во  всей  красе  перед  нами предстаёт  Табачник.  Исаак  Романович  в  белоснежной  майке,  ярких  коротких шортах,  скорее  трусах,  лихой  мичманке  херсонской  постройки,  на  ногах  валенки.  Поздоровался,  определился,  нанёс  точку  на  карту,  уселся  в  кресло.  Закурил,  закинул  ногу  на  ногу.  Импозантный  вид  ночного  капитана  окончательно вывел  Валеру  из  меридиана.  Матрос  стоит  у  руля  с  застрявшим  в  горле  криком  радости  и  прилипшим  к  губам  вопросом,  то  есть  с  открытым  ртом  и  выпученными  глазами.  Полностью  персонаж  из  живопис-ного  полотна  «Идиоты  у водопоя».  Табачника  нисколько  не  смущает  столь  радостная  реакция.

    - В  бытность  вторым  штурманом  терпеть  не  мог,  когда  капитан  ночью  поднимается  на  мостик,-промежду  прочим,  изрекает  мастер.

    - С  тех  пор  вторые  штурмана  не  изменились,  Исаак  Рома-нович,  можете  мне поверить.

    - Будете  командовать  судами,  вспомните  меня.

    - Конечно.  Практика  обогащает.

    - Не  только.  Вы  женаты?

    - Разведён.

    - Почему  не  женитесь?

    Стоящий  вопрос.  Явно  у  капитана  бессонница.  Пожимаю  плечами.

    - Женитесь,  иначе  всю  жизнь  в  море  проболтаетесь.

    Та-ак!  Вид  мой  становится  такой  же,  как  у  Валеры.

    - Моряку  семья  нужна.  Иначе  он  не  плавает — болтается,  как  я.

    - Вы  тоже  разводной?-Валера  начинает  приходить  в  себя.

    - Разводными  бывают  только  ключи.  Люди — разведённы-ми.  Вдовец.  Кончилась  война,  ощущение — вся  жизнь  впере-ди.  Молодой  был.  Силы  в  себе  чувтствовал  много.  Я  тогда  на  Дальнем  Востоке  плавал.  Жена  умерла  в  родах. Ребёнка  тоже  не  спасли.  Такая  медицина  была.  Я  шёл  на  Чукотку  в  это  время.  Второй  раз  жениться  не  случилось.  Считаю — сам  виноват,  а  может, однолюб. Жизнь прошла. Что осталось?  Болтаюсь  в  море,  мешаю  молодым.

    - Ну  уж,..- возражаю  я.

    - Что  «ну  уж»?  Всё,  что  вы  видите — ценз.  Наплавано  го-дами.  Могу  под духовой  оркестр  уйти  на  пенсию  или  сесть  в  моринспекцию.  Очень  туда  приглашают!  Боюсь  слезть  на  берег,  боюсь  смерти.  Экипаж — есть  экипаж.  На берегу — пышные  похороны  за  счёт  пароходства  и  китель  с  фотогра-фией  в  музее.  Женитесь.  Владимир  Аркадьевич,  женитесь!

    Следующим  вечером  ждём-с  на  посмотреть  цилиного  вну-ка.  Коллективный  разум  решил  ничего  такого-эдакого  не  предпринимать,  закусон  из  осетров  с  кетовой  икрой  не  выс-тавлять.  Так,  лёгенький  фуршет  на  чай  со  сладким.  Не  ве-лика  птица.  Ещё  не  известно,  что  за  наука  эта  геофизика.  Меня  обязали  организовать  бутылку  сухого  вина  и  открыть  науке  дверь  в  нашу  квартиру.  Эля  одела  тот  свитер  из  кото-рого  растут  ноги.  Лёля — яркий,  словно  гав  из  будки,  кос-тюмчик  присланный  какому-то  сионисту-отказнику  из  оттуда  и  проданный  моей  родственнице.  Роза  устроилась  с  чем-то  политическим  под  торшером.  Я  читал  у  себя. Акция  нача-лась  звонком  в  дверь.  Отечественная  геофизика  худая,  высо-кая,  костлявая,  будто  щука,  сутуловатая.  В  остальном  брюне-тистая,  с  тенденцией  к  полысению.  Нос  тонкий  хрящева-тый,  глазёнки  маленькие,  карие.  Вид  довольно  галочий.

    - М-м-э...  Я  извиняюсь.

    - Ничего.  Валяйте.

    - Можно  Розалию  Наумовну  Гонопольскую.

    - У  нас  всех  можно.  Заходите.

    Зашли.  Кожаный  плащ  на  тёплой  подстёжке,  дорогой  им-портный  «дипломат»  того  же  материала,  приличный  кос-тюм.  Объект  хоть  куда.  Хоть  туда, хоть  сюда.  Ни  цветов,  ни  тортика,  приличествующих  случаю,  даже  если  пришёл  пос-мотреть  на  мою  Розу.  Есть  очень  хорошо  развитый  жевате-льный  аппарат  Пирожные  улетают  со  скоростью  ракетоноси-теля.  Бац  и  нету.  Всё  запивается  очень  сладким  чаем.  На-шего  сахара  не  жалко.  Быстренько пробежались  по  погоде,  политическому  моменту  и  грязи  в  подъезде.  Леон  Юльевич  Лифшиц  или  просто  Лео --- мамина радость,  как  разрешил  себя  величать  гость,  перешёл  к  профессиональной  деятель-ности.  Она  обширна  и  претендент  играет  в ней  первую  ск-рипку  или  солирует  на  балалайке.  С  теплом  и  перелётными птицами  собирается  исследовать  Индийский  океан  до  доны-шка. В  связи  с этим  научным  фактом  у  Лео  возникло  неско-лько  вопросов  ко  мне.

    - Я  знаю — вы  ходите  за  границу  на  корабле.

    - Бывает.

    - Э...  может  быть,  вы  были  в  акватории  Индийского  океа-на?

    - Был.

    - Э...  скажите  пожалуйста,  где?

    - Сингапур,  Гонконг,  Калькута.

    - Ну  и,  э...  что  там  можно  купить?

    - Всё.

    - Да-а...  Что  значит  всё?

    - Что  вас  интересует?

    - Ну-у...  скажем  джинсы.

    - Тоннами.

    - Американские?

    - Конечно,  американские.  Других  не  бывает  Только  мест-ного  производства.

    - Это  как?

    - Просто.  Платите  денежку  и  покупаете.

    - А...

    Эля  громко  зевнула  и  не  дала  поговорить  нам  о  научном  интересе  в Индийском  океане.

    - Пошли  воздухом  дышать.  Обожаю  танцевать.

    - На  улице?-уточняет  геофизика.

    - На  улице,- вздыхает  племянница.-Пошли  объясню.

    Роза  с  Лёлей  убирают  со  стола.  В  процессе  интересуются  моими  впечатле- ниями. 

    - Геофизика — наука  сложная,  серьёзная.  Не  моего  сирого  умишка  дело.

    Прошло  всего  два  часа  и  оказалось,  что  моего.  Позвони-ла  Эля.

    - Через  тридцать  минут  буду  трахаться,  кажется,  в  извра-щённой  форме.

    - Поздравляю.  Сбылась  твоя  мечта  и  очень  быстро.

    - Не-а.  Официант  кафе — не  мой  стиль.

    Племянница  завела  научного  работника  в  «Бригантину»  Мило  посидели  на выбор  дамы.  Когда  наступило  время  приговора,  оказалось,  что  денег  у  Леона Юльевича  Лифши-ца  нетути.  Бумажник  забывши  дома  на  рояле.  Интересуюсь, где  счастливчик?  Эля  не  знает.  Её  запер  в  какой-то  каморке  официант  Коля. Дал  на  всё  про  всё  полчаса  и  телефон.  Потом  обещал  использовать  по  назначению.

    Прыгаю  в  машину.  Городок  у  нас  небольшой  и  не  знать,  где  находится  тошниловка  «Бригантина»  я  не  могу.  Офици-ант  Коля  оказался  соответственно специальности  наглым  и  трусливым.  Достаточно  тряхнуть  его  за  химо,  как долг  с  двадцати  пяти  рублей  сократился  до  пяти,  а  халдей  рассы-пался  в  извинениях.

    - Мудак  маренованный!- заявила  Эля,  садясь  в  машину.

    - Кто?

    - Лео  ваш.

    - Вот  что  бывает,  когда  ходят  с  незнакомыми  мужчинами  по  всяким  помойкам,- я  такой  моралист-воспитатель — само-му  противно.

    Следующим  днём  вожу  родственниц  по  магазинам.  Посе-щать  их  для  моих дам  одновременно  работа,  отдых,  удоволь-ствие.  Из  каждого  выходят  с  каким-то  приобретением.  Судя  по  ним,  в  Павлославе  острый  дефицит  болгарской зубной  пасты,  отечественного  сапожного  крема,  свиной  тушёнки,  колготок  и ремней  мужских  поясных  (воспитательных).  Пока-зываю  товар  лицом,  везу  в валютный  магазин  для  моряков  загранплавания.  В  просторечии — бонный .  «Альбатрос» - кусочек  загнивающего  Запада  на  советской  земле  за  инва-лютные  рубли.  В  кусочек  войти  так  же  трудно,  как  и  в  рай.  Тот  же  индивидуальный вход  и  проход.  Обязанности  апостола  Павла  выполняет  стрелок  ВОХР.  Благодаря  моему  служебному  удостоверению  родственницы  попадают  в  сад  Эдема фирменного  шматья.  Дамы  опупели  в  конец.  Красне-ют,  бледнеют,  потеют.  Не знают  за  кем  занимать. Очереди  здесь  нет.  Разрываются  между  отделами.  Я раздухарился.  Купил  Эльке  вельветовые  штаны  с  курткой,  её  маме  пода- рил кофту.  Теперь  я  для  них  если  не  Бог,  то  его  первый  зам  по  жизненным  благам.

    За  окном  стучит  дождь.  В  дверь  тоже  стучат.  Входит  Эля  в  махровом  халате  и  при  косметике.

    - Не  спишь?

    - Вроде  нет.

    - Читаешь?

    - Рассматриваю  картинки  и  ищу  знакомые  буквы.  Что-то  мало  попадается.

    Она  профессионально  усаживается  в  кресло  так,  что  пола  халата  падает, Открывается  вид  довольно  приличной  ноги,  бедро,  кусочек  паха.  Начало  самодеятельного  стриптиза  многообещающе.

    - Я  долго  думала.

    - Это  вредно.

    - Я  серьёзно.

    - Про  думала?

    - Ты  мне  подходишь.

    - По  размеру?-откладываю  книгу.  Бедный  мой  любимый  Моэм.  В  рейсе  не даёт  наслаждаться  служба,  на  берегу — родственники.

    - Для  замужества.

    - Уже  заявка  на  победу.  Разницу  в  возрасте  учла?

    - Десять  лет — ерунда.  У  мамы  с  Фимой — двенадцать.

    - Ну  и  как?

    - Живут.

    - Регулярно?

    - Не  говори  гадости.

    - Это  не  гадость.  Гадкая  необходимость.  Как  к  твоему  решению  отнесётся поилец,  кормилец  и  единственный  муж-чина  в  семье — дед?

    - Плохо.  Он  тебя  не  любит.  Говорит,  что  ты  не  можешь  быть  хорошим  человеком  раз  вырос  без  родителей  и  вос-питывался  Розой.

    - Тоже  верно.

    - Что  верно?  Тебе  с  кем  жить?  Со  мной  или  дедом?

    - Скорее  всего  ни  с  кем.

    - Капитан  тебе  приказал  жениться.

    - Табачник  пешком  постоит.  Семейное  положение  не  вли-яет  на  исполнение служебных  обязанностей.

    - Будешь  болтаться  в  море.

    - Ещё  есть  время.

    - Мы  скоро  уезжаем.  Надеюсь,  ты  не  собираешься  жени-ться  на  хазарше?

    - Ты  последняя  аидише  в  нашем  колхозе?  Тогда  слушай.  Был  на  «Всесолоде  Пудовкине»  четвёртый  механик — баки-нец.  Не  помню  подо  что  мы  пришли  в  Бердянск.  Это  не  важно.  Помню — из  за  кордона  и  в  балласте.  Не  успели  ошвартоваться,  власти,  граница  туда-сюда,  вдруг  радиограм-ма — срочный фрахт,  сниматься  на  Латакию  в  том  же  бал-ласте.  Ещё  часика  три  простояли. Получали  снабжение  и  бункер.  Семьи  сошли  на  берег,  границу  закрыли.  Тут появи-лась  жена  механика  с  сынишкой.  Опоздала,  добиралась  с  пересадками. Муж  стоит  на  нижней  балясине  трапа.  Жена  с  ребёнком  на  причале.  Между ними  пограничник.  Капитан  тянет  с  отходом,  чтобы  они  хоть  посмотрели  друг  на  друга.  Пацану  лет  пять.  Не  понимает  происходящего.  Устал,  хочет  кушать  и  на  ручки  к  папе.  Жена  плачет.  Муж  кормит  сына  бутербродами,  что  уже  нарушение  государственной  границы  СССР.  Увидятся  они  теперь месяца  через  два,  если  она  опя-ть  не  опоздает.

    - Ну  и  что?  Не  померли  же.

    - Ты  права,- мне  расхотелось  разговаривать,  что-то  объяс-нять,  но  кандидатка на  заграничные  тряпки  и  «Альбатрос»  не  уходит.- Короче,  Элеонора,  быть  женой  моряка,  значит  мотаться  по  стране,  по  всем  медвежьим  углам,  куда прихо- дит  муж.  Торчать  на  вокзалах,  прыгать  с  поезда  на  поезд,  ночевать  в  дрянных  клоповниках  гостиниц.  Жить  без  выход-ных  в  состоянии  постоянного  ожидания.

    - Ни  фига  себе  романтика!

    - А  всё  ради  того,  чтобы  побыть  несколько  часов  вместе,  чтобы  ребёнок увидел  отца.  Тряпки,  магазин  «Альбатрос» - яркая  мишура.  Её  может  не  быть. Кроме  загранплавания  су-ществует  каботаж.  Мужа  может  задробить  медкомиссия.  Спишут  на  берег.  Что  тогда?  Разводиться?

    Племянница  молча  встала,  плотнее  запахнула  халат  и  вышла.  Мне  показалось,  что  за  неплотно  прикрытой  дверью  кто-то  контролировал  наш  разговор.  Господи,  сколько  у  ме-ня  доброжелателей!  Даже  в  собственной  постели  не  могу  сделать  лишнее  движение.

    Меня  списали.  На  повышение.  Иду  старпомом  на  одно-типный пароход.  Судно  кончает  ремонт  в  заводе  Сухого  Ли-мана.  Сходил  в  Риге.  Ехать  мог  через  Москву  или  Павлос-лав.  В  столице  предстояло  ждать  поезда  сутки.  Это  без  знакомых  и  родственников.  Оставался  Павлослав.  Там — чуть  меньше  десяти  часов.

    Сдал  чемодан  в  камеру  хранения,  позавтракал  в  вокзаль-ном  ресторане  какой-то  изжогой.  Заправским  туристом  от-правился  покорять  город.  Обошёл  центр.  Посетил  все  мага-зины.  Познакомился  с  афишами  кинотеатров.  В  кино  идти  сразу  расхотелось.  Между  тем,  свободного  времени  остаётся  достаточно  много.  Вспомнил  о  родственниках,  произрастаю-щих  здесь.  Купил  большую  коробку  шоколадного  набора  львовского  производства,  представительский  букет  цветов.  Остановил  такси.

    С  сестрой  и  племянницей  я  познакомился  заново  года  два  назад.  Дядю  с  тётей  помню,  но  смутно.  Как  говорит  Роза,  они  люди  свежей  копейки.  Дядя  Боря — ювелир,  тётя  обладает  редкой  для  женщины  специальностью  часового  ма-стера.  По  розиной  версии — майстера.  Дядька  просто  выда-ющийся  специалист,  потому  что  при  таком  счастье  и  сущес-твующем  режиме  не  разу  не  сел.  Тётя  Белла  всю  недомо-гает.  Почки,  печень,  желудок,  геникология, гипертония и  про-чие  болячки.  Каждое  лето  дядя  Боря  возит  жену  в  профиль-ный  санаторий  в  зависимости  от  болячки  модной  в  этом  году.  Обязательно  заезжали  к  нам  на  одну  ночь.  Дядька  бо-льшой,  ширококостный,  сильный  с  двумя  мелитопольскими  кавунами  в  руках.  Заезжают  не  из-за  желания  увидеть  род-ные  души.  «Ну  нас  на  фиг,»- как  сказала  их  внучка  Элео-нора.  Просто  надо  переночевать  в  нормальных  условиях.  Ездили  только  на  «волгах»  которые  умудрялись  менять  чуть  чаще  башмаков,  но  реже  носков.  Гружённые  так,  будто  едут  на  всю  оставшуюся  жизнь,  а  не  на  двадцать  один  день.

    Таксист  высадил  меня  у  добротного  особняка  из  селика-тного  кирпича  с  красными  вставками.  На  прощанье  пояс-нил. 

    - Воровского  17.  Известные  люди  живут — головатые  жи-ды.

    Тётя  Белла  худенькая,  старенькая,  но  бодрая  в  меру  под-крашенная.  Сразу меня  узнала.

    - Володя!  Вей-из-мир!  Ты,  так  и  да,  вырос,  невроко.

    Выдаю  шоколад  и  цветы.

    - Проходи,  проходи,  раздевайся.  Сюда,  сюда.  Садись.  Это  наша  с  Борей  половина .

    Почему-то  привела  в  кухню.  Дом  состоит  из  двух  кухо-нь?  Сама  пошла  куда-то  с  пакетом.  Наверное,  рассматривать  гостинец.  Он  не  произвёл  должного  впечатления.  У  вернув-шейся  тёти  настроение  несколько  изменилось.  Стала  суше.  Чего  она  ждала?  Мелитопольских  кавунов?

    - И  как  Роза  с  её  здоровьем?

    - Не  знаю.  Год  не  видел.  Что  у  вас  нового?

    - О  чём  ты  говоришь!  Какое  новенькое!  В  магазинах  ни-чего  нет.  На  рынке всё  так  дорого!..   Была  у  нас  женщина  с  мясокомбината.  Так  ей  посадили. Нашли,  когда  сажать...  ты  кушать  не  хочешь?  Прамо  не  знаю,  шо  в  тебя  кормить Чаю  с  сахаром  будешь?

    - Спасибо,  я  сыт.

    - Слава  Богу,  скажу  я  тебе.  Слава  Богу...  ты  надолго  к  нам?

    - Сегодня  уезжаю.  Еду  на  новое  судно.

    - Проездом?

    - Получается  так.

    - Тесно  у  нас.  Боря  со  мной,  Лёля  с  семьёй...  и  где  тебя  положить  с  дороги?  Таки  да  ума  не  приложу.  Ты  отдохнуть  хочешь?

    - Спасибо.  Не  хочу.  Как  ваша  жизнь?

    - Я  тебя  умоляю,  где  ты  видишь  ту  жизнь?  Разве  это  жи-знь,  скажи  мне? Болеем.  С  моих  почек  сыплется  песок  и  вываливаются  камни.  У  Бори  такое давление,  такое!  Когда  наш  участковый  терапевт  видит  верхнее  давление  Бори,  она  пьёт  таблетки  от  своего  нижнего.  Лёле  вступил  радикулит.  Прамо  в  поликлинике,  у  гинеколога  в  кресле.  Встать  не  мо-гла.  Боря  брал  грузовик  с грузчиками,  шобы  её  доставить  домой  с  креслом.  Ещё  платили  гинекологу. Он  без  кресла  работать  не  может,  Лёля  с  него  встать.  Сейчас  Слава  Богу, скажу  я  тебе.  Плохо,  но  ходит.  За  то,  шо  мы  вернули  крес-ло,  гениколог  ей написал  очень  хороший  больничный.  У  Фи-мы  геморрой.  Сидеть  не  может. Это  его  работа  в  том  НИИ.  Сидеть.  Лежит  на  животе.

    - В  НИИ?

    - Шо  ты,  в  доме.  У  Эли  ОРЗ,  слабые  лёгкие,  задержка  цикла.  Я  тебе  говорю — можно  сойти  с  ума.

    Действительно,  можно.  Положение  спасла  проголодавша-яся  Лёля.  Зашла, увидела,  после  обязательного  чмока  моей  щеки,  утащила  на  свою  половину  вместе  с  большим  буте-рбродом.  Дорогой  определяюсь.  Домишко  сиротский. Комнат  на  восемь  и  подсобные  помещения.  В  гостиной  с  дорогой  мебелью Лёля  быстро  вводит  меня  в  курс  дела.  Головорезы  Мотя  с  Зиной  настроили международную  общественность  против  нас.

    - Откуда  ты  взяла?

    - Сонечка  с  Сарочкой  перестали  слать  нам  посылки.

    Усилиями  гангстерской  парочки  при  посильной  помощи  Лёли  наш  внутрисемейный  конфликт,  гражданская  война  со  строго  ограниченным  количеством участников  наконец-то  пе-решла  все  мыслимые  границы — и  началась  мировая склока.  С  чем  хочется  поздравить  всю  мишпуху.  Наши  добились  своего.

    - Что  у  Эли?

    - Можешь  себе  представить,  очень  хорошо.

    - Это  радует.

    - Как  обычно,  опаздывала  на  занятия,  голосовала,  остано-вила.  «Москвич», инженер,  мама  с  папой  инженеры,  сестра  инженер  замужем  за  инженером.  У них  любовь.  Мне  он  не  нравится.

    - Тебе  с  ним  не  спать.  Главное  Эльке  нравится.  Сколько  лет  москвичу?

    - Я  знаю...  Старый,  голубой,  вечно  ломается,  папин. 

    - Жениху  сколько  лет?

    - Двадцать  девять.

    - Ровесник.

    - Не  говори  мне  о  нём!  Собирается  жениться  в  тридцать  один  год.  Ещё  два года  будет  сюда  ходить.  Такое  можно  вынести?

    - Почему  в  тридцать  один?

    - Его  папа  женился  в  тридцать  один.

    - Это  важно?- я  что-то  не  понимаю.  Еврейские  девочки,  судя  по  моим  родственникам,  выходят  замуж,  как  только  заможется.    Избранник  Эли  и  его  папа женятся  тогда,  когда  уже  ничего  не  хочется.  Явление  третье.  Теже  и  геморрой- ный  Фима.  В  комнату  заглядывает  Эля,  прибежавшая  из  ин-ститута искусств.  Сразу  даёт  понять,  что  нонче  мы  не  то,  что  давеча.  На  своей  территории  взрослая,  солидная  девуш-ка,  почти  при  спутнике  жизни,  поэтому  неулыбчива,  устала  и  поздоровалась  со  мной  за  руку.  Мелькает  тётя  Белла.

    - Володя,  Боря  пришёл.

    Все  переходим  в  уже  знакомую  кухню.  Дядя  Боря  в  дово-льно  несвежей рубашке,  галстуке,  купленном  лет  тридцать  назад.  Тогда  же  завязанном.   Брюки,  на  мой  взгляд,  неплохо  выстирать  или  почистить.  После  чего  придать утюгу.  С  дя-дькиным  давлением  борются  диетой.  Дядька  с  ней  воюет.  Когда меня  ввели,  он  ел  рисовый  супчик — жидкость  мут-ную,  подозрительного  цвета  с  тремя-четырьмя  разваренными  рисинами.  Лицо  его  выражает  супчик,  который  он  ест.  Вос-пользовавшись  моим  явлением,  оттолкнул  тарелку  и  стал мять  меня  в  объятиях.  Вместо  вопроса  о  делах  Розы,  поин-тересовался  моей зарплатой.

    -А!  На  такие  деньги  можно  жить?-оценил  мой  ответ.  При  этом  отталкивает тарелку  с  супчиком,  которую  тётя  Бела  с  упорством  Сизифа  пытается  вернуть на  законное  место. - Ты  на  это  можешь  кушать?

    - Вполне.  На  судне  рацион  бесплатный.  Четыре  раз  в  де-нь  и  на  ночной вахте.

    - Да?  Это  лучше,  но  всё  равно  мало.  Шо  ты  на  эти  день-ги  можешь  купить за  границей?

    - Ничего.

    - Как  покупаешь?

    - К  окладу  положен  определённый  процент  валюты.

    - Да-а-аа,  шо  ты  раньше  не  сказал?  Какой?

    - Какую  закажу.

    - В  банке?  Я  вам  говорю — надо  ехать  в  Израиль.  Там  тоже  валюта,-  упоминая  еврейское  государство  дядя  Боря  делает  ударение  в  слове  на  второе «и».

    - Да  подожди  ты  со  своим  Израилем!-  пенится  тётя  Бела  и  то  же  ударение. - Володя,  у  тебя  остаётся  чистая  зарплата  и  ещё  доллары.  Так  я  тебе  скажу — ты  молодец.  Скажи  а  Марку  можно  на  пароход  в  заграницу  устроить?

    Удивлённо  смотрю  на  тётку.  Что  за  зверь  такой  Марка?  Дифферент  ситуации  исправляет  Эля.  Садит  её  на  ровный  киль.

    - Баба!

    - Шо?  Слава  Богу  уже  спросить  нельзя.

    - Не  твоё  дело.

    - Не  моё?  Или  ты  думаешь,  что  проживёте  на  его  оклад  зарплаты?  Шо  вообще  ты  себе  думаешь?  Посмотри  вокруг.  Всё  моё  и  деда.  Твои  мама  с  папой...  Эти  мама  с  папой  тоже  себе  думали.  И  шо  я  спрашиваю?  Он  в  пятьдесят  лет  стал  кандидатом  в  науки  и  получил  десятку  к  зарплате. Лё-ля  так  и не  знает,  шо  такое  деньги,  потому  шо  в  её  клуб  завода  так  никто  и  не  ходит.  И  после  этого  могут  думать,  шо  они  там  самостоятельные.  Сейчас  ты  со своим  Маркой  сядешь  на  нашу  шею.

    - Не  сядем,  не  волнуйся!

    - Мама  перестань!

    - Бела  хватит!

    - Вот  тебе,  а  не  деньги!

    Народ  развеселился  во  всю.  Оставалось  ждать,  когда  ус-танут  или  начнут бить  посуду.

    - Геник  все!  Банда!-хлопнул  по  столу  ладонью  дядя  Боря. - Володя  не  обращай  внимание  на  этот  гевалд.  Семья,  майн  гот!  Геник,  я  сказал,  чёрт  вас  возьми!  Но  тебе  говорю,  шо  Белла  права.  Элиного  Марку  надо  устроить  на  пароход  ез-дить  за  границу.  Он  тоже  будет  получать  доллары.

    - У  него  морская  специальность?

    - У  него  никакой  специальности.  Инженер — это  специаль-ность?  Гурнышт.

    Пожимаю  плечами.  Во  зашёл  в  гости!

    - В  торговом  флоте  он  служить  не  может.

    - И  почему,  я  извиняюсь?  Ты  можешь,  а  он  хуже  тебя?-дядя  Боря  готов смертельно  обидеться  за  нелюбимого  им  Марка.

    - Потому  что  у  меня  специальное  образование.  Я — про-фессиональный  моряк.  Понимаете?

    - Он  научится.

    - Безусловно.  Поступит  в  училище.

    - Так  нельзя?

    - Боря!- не  выдерживает  геморрой  Фимы,-  Нельзя  так.  Не-ль-зя,  зя,  зя!

    - Шо  ты  знаешь!  Нельзя!  Ты  знаешь  эту  сволочную  Бро-ню?  Она  торгует курами  на  рынке.  Таки  её  хазар  Сашка-парикмахер  ездит  на  полгода  за  границу  ловить  рыбу.

    - Дядя  Боря,  парикмахер  работает  на  рыбодобывающих  судах.  Там  может работать  и  ваш  Марк.

    - О!  Шо  я  говорил!  Ты  его  туда  устроишь.

    - Нет.

    - Как  это?

    - Я  служу  в  торговом  флоте  на  судах  Министерства  Морского  Флота.  Парикмахер — на  судах  Министерства  Рыбного  Хозяйства.  Разные  министерства.

    - Сашка  его  устроит?

    Устал  я  от  вас  дорогие  родственнички.  Повидались.

    - Только  он.

    - Всё!-дядя  Боря  доволен.  Есть  куда  комбинировать  его  коммерческим  мозгам.  Он  настолько  умиротворён  и  погло-щён  перспективной  идеей  загнать  в океан  элиного  избран-ника,  что  милостиво  принимает  вторую  часть  пытки  ди-етическим  питанием.  Тётя  Бела  выставляет  свекольные  котлеты,  купленные  в  кулинарии,  похожие  на  две  парные  стоптанные  подошвы.

    Всё,  собираюсь  на  вокзал.  Появляется  причина  сегодняш-него  скандала.  Высок,  спортивен,  брюнетист,  полногуб,  знает  себе  цену.  Судя  по  выражению  лица,  явно  спекулятив-ную.  Эля  его  не  на  долго  утаскивает  куда-то.  К  удивлению,  будущий  родственник  добровольно  вызывается  избавиться  от меня.  Везти  на  вокзал.  «Москвич»,  действительно,  голубой,  старый  и  папин, потому  что  завёлся  с  большим  трудом.

    - У  тебя  есть  машина?-интересуется  жених.

    - «Шестёрка».

    - Старики  подарили?

    - Я  сирота.

    - Сам  что  ли  купил?-удивлению  нет  предела.

    - Пришлось.

    - Ты  с  какого  года?

    - Пятьдесят  третьего.

    - Жениться  не  собираешься?

    - Уже  нет.

    - Женат?- опять  дикое  удивление.

    - В  разводе.

    - Ну  да!  Давно?

    Он  что  с  дерева  свалился?

    - Пять  лет.

    - И  дети  есть?

    - Не  знаю.

    - Как  это?

    Объяснил  бы  я  ему,  как  это.  Пригодиться.  Жениться  ма-льчик  собирается,  но  впереди  сидит  Эля.  Правда,  её  уди-вить  в  этом  вопросе  чем-то  трудно, и  тем  не  менее...

    - Слушай,  говорят  ты  можешь  помочь  устроиться  ходить  в  океан?

    - Нет.

    - Эля...

    - Элю  понимать  надо  правильно,-  тон  у  племянницы  про-сто  бронебойный.

    Предпочитаю  быстренько  попрощаться.  До  поезда  ещё  час  с  минутами  и  хочется  кушать.  Зря  я  отказался  от  чая  с  сахаром.

    Хорошая  традиция  сложилась  у  родственников — портить  мне  отпуска.  Только  сошёл  на  берег,  хотел  расслабиться  и  на  тебе!.. 

    - Владимир,  ты  едешь  в  Павлослав.

    - Там  упал  Тунгуский  метеорит  или  делят  копи  царя  Со-ломона?

    - Там  свадьба,-Роза  протягивает  мне  приглашение  прислан-ное  телеграфом. Видимо  приспичело.

    - Роза  поезжай  ты.

    - Забыл  сколько  мне  лет?  И  с  этим  здоровьем  я  их   много не  выдержу.

    Опять  стою  на  павлославском  вокзале.  Такси  везёт  в  гос-тиницу  «Интурист» Павлослав  закрытый  город,  но  гостини-ца  для  иностранцев  есть.  Населяют  её сыны  Закавказья,  при-ехавшие  на  местный  рынок  торговать  ранними   овощами. Сознательно  выбираю  её.  Если  верить  пригласительной  теле-грамме,  именно  в ресторане  «Интуриста»  состоится  безудер-жная  гулянка,  посвящённая  первому бракосочетанию  Элео-норы  Хаймович  с  последующим  её  использованием. Снимаю  номер.  Из  него  звоню  Шмоткиным.  У  аппарата  тётя  Белла.

    - Ты  не  приедешь?- в  голосе  слабая,  но  надежда  меня  не  увидеть.

    - Увы,  я  уже  тут.

    - Таки  да,  ты  молодец.  У  нас  Зяма  с  Фирой,  Моня  с  доч-кой,  Беба.  Её  собачку  мы  держим  в  гараже.  Прамо  не  знаю...  Монина  дочка  такая  толстая  на здоровье  ей.  Прамо  не  знаю...

    - Я  в  гостинице  остановился.

    - И  какой?

    - «Интурист».

    - Мы  там  номер  молодым  сняли  на  поспать  первую  ночь.  Ты  знаешь,  сколько  их  удовольствие  нам  обходится?  Прамо  не  знаю...  У  Марки  одни  инженеры.  И  как  они  до  сих  пор  живы?..  Я  тебе  сейчас  Лёлю  подзову.  Она тебе весь  порадок  обскажет.

    Согласно  полученных  указаний,  соблюдая  график,  появля-юсь  на  Воровского 17  в  строго  указанное  время.  Только  ме-ня  не  хватало  в  этом  хипесе.  Знакомлюсь  с родственниками.  Когда-то  сие  должно  приключиться.  Зяма  с  Фирой, Беба,  в  гараж  приветствовать  собачку  не  иду.  Моня. Тётя  Белла  пра-ва,  его  дочки  несколько  больше,  чем  хотелось  бы.  Интере-суется  моим  семейным  положением.  Всё  женское  население  скопом  одевает  невесту..  Остальным  выдана бутылка  водки  при  очень  символическом  закусоне.  Дядя  Боря  в  крахмаль-ной рубашке,  новых  отутюженных  штанах,  собирающихся  гармошкой  над  лакейски  блестящими  башмаками.  Весь  только  что  из  магазина.  Отводит  меня  в  сторону.

    - Ты  умеешь  завязать  галстук?

    - Обязательно.

    Пока  привязываю  дядьку  к  галстуку,  он  отчитывается  о  проделанной  работе  

    - Мы  пригласили  эту  Броню.  Я  её  терпеть  не  могу.  Уви-дишь.  Вместе  с  её хазаром.  Он  там  большой  человек.

    - Где?

    - Там,-таинственно  произносит  дядя  Боря.- Заместитель  капитана  и  директора  по  производству.  Техникум  кончил.  А!  Почему  нам  попадаются  одни  инженеры?  Нет  нахеса!

    - Помощник  капитан-директора  по  производству.

    - Таки  да.  Ездит  из  Калининграда  в  отдельной  каюте.

    - В  Калининграде  большое  рыбодобывающее  объединение.

    - Он  может  помочь?

    Пожимаю  плечами.

    - Не  знаю.

    - Поговори  с  ним.  Я  их  на  второй  день  тоже  позвал.

    Оснащённую  невесту  садят  на  стул  в  гостиной,  из  кото-рой  вынесли,  практически  всю  мебель.  Она  стала  пустой  и  скучной.  В  угол  затолкали  шаткий журнальный  столик  на  тонких  ножках  с  двумя  бутылками  шампанского,  связанных  алой  ленточкой.  До  этого  я  бывал  на  свадьбах  своих  сокур-сников,  где в  ураганном  темпе  гудела  весь  курс  судовожде-ния.  Помнится — там  было  вольготней.  Дядя опять  оказывае-тся  возле  меня.

    - А!  Я  снял  большой  банкетный  зал.  Будет  много  людей.  Какой  оркестр! Все  аиды.

    - Большой  симфонический?

    - Шо  ты!  Один  даже  в  консерваторию  поступал.

    - Ну  и?

    - Провалился.  У  него  нет  слуха  и  он  не  знает  ноты.

    - Солидно.

    Приходят  два  такси.  Учитывая  габариты  мониной  дочки,  машин  явно  не достаточно.  Ещё  на  двух,  но  полных  прика-тывает  жених.  В  хате  становится тесно.  Цветы,  поцелуи  но-вобрачных,  крики,  словно  штурмуют  Измаил.  Фима щёлкает  «Зенитом»  с  объективом,  как  орудийное  жерло.  Кто-то  от  жениха строчит  видеокамерой.  Дядя  Боря  мне:

    - Я  тоже  мог  заказать  видеокамеру.

    - Но  заказали  они.

    - Ты  знаешь  открыть  шампанское,  шобы  не  залить  обои?  Недавно  поклеили Испанские,  очень  дорогие.  Открывай.  А!

    Одной  бутылки  совсем  недостаточно.  Двух  тоже,  но  боль-ше  нет.  Принимаюсь  за  вторую.

    - Не  открывай!-дядя  Боря.

    - Открой!- Фима.

    - Завтра  ещё  надо.

    - В  гараже  ящик  стоит.

    Бунт  на  корабле!  Всю  жизнь  неплатёжеспособный,  поэто-му  тихий  и  покорный  Фима  выдаёт  замуж  единственное,  что  сделал  в  этой  жизни  без  разрешения.  Ему  надо  фейер-верка  и  праздника.  Дядя  Боря,  оплачивающий  фейерверк  с  праздником  и  самого  Фиму  всю  жизнь,  хочет  сэкономить  на  шипучке, возможно,  для  последующей  опохмелки.  Все  на-ходящиеся  на  борту  схватились  за  штурвал  и  крутят  колесо  в  разные  стороны.  Так  и  на  камни  вылететь не  долго.  Ло-житься  на  истинный  курс  приходится  мне.  Пробка  остаётся  у меня  в  руке.  Пора  ехать  сочетаться.  Обнаруживается,  что  дядя  Боря  голый. То  есть  без  пиджака. Главное,  что  он  есть,  но  владелец  не  помнит  где. В поисках  одежды  участвует  ве-сь  гамуз.  В  том  числе  жених  с  невестой,  но  без меня.  Са-жусь  на  подоконник,  выпиваю  свою  порцию,  которой  менее  чем  на один  нормальный  глоток.  Пребываю  в  твёрдой  уве-ренности,  что  торжественной,  цветистой  телеграммы  было  вполне  достаточно  и  моё  присутствие  на  втором  дне  загула  торжественности  событию  не  добавит.  Победа!  Злополучный  пиджак  найден.  Дядя  Боря  умудрился  так  элегантно  броси-ть  его  на  кресло,  что  на  нём  со  вкусом  посидела  монина  дочка.  От  этого  купленный  вчера  финский  костюм  приобрёл  вполне  товарный  вид.  Плюс  жирное  пятно,  которое  дядька  постарался  посадить  на  брюки  не  известно  где.

    Все  желающие  приглашаются  к  месту  бракосочетания.  По-садочных  мест  в заказанном  транспорте  даже  на  глаз  мень-ше,  чем  желающих  понаблюдать  за женихом  с  невестой  в  официальной  обстановке.  А  с  учётом  мониной  дочки, так,  вообще  нет.  Лишним  любопытным  предложено  самим  обес-печить  себя таксомоторами,  которых  в  Павлославе  просто  табуны.  Исключая  меня  и  Моню  с  дочкой.  По  заранее  ут-верждённой  диспозиции  нам  доверено  скатать ковры,  разло-женные  на  пути  молодых  к  счастью,  пересчитать,  сложить  в  кладовку,  всё  запереть.  После  чего  прибыть  к  месту  вы-пивона  с  докладом  и  ключами.

    Снимаем  пиджаки,  принимаемся  на  свободе  за  работу.  Про  между  делом Моня  интересуется,  что  я  за  сволочь  и  откуда  взялся.  Кратко  отрекомендовываюсь  внуком  Розы  Гонопольской.  Это  вызывает  прилив  радостных  чувств  и  щенячьего  восторга.

    - Она  ещё  жива?!

    - Представьте  себе.

    Тогда  я  обязательно  должен  знать  Лёву  Фрида  из  Моск-вы.  Пршу  простить мою  замшелую  темноту,  но  с  этой  све-тлой  личностью  не  имею  чести  быть знакомым.  Однако,  сие  не  важно.  Лёва  уже  два  года  в  Америке  с  Брайтон Бич  смо-трит  в  океан  и  плевать  хотел  из  глубокого  подвала  на  тех  кто  знает его  или  нет  в  Союзе.  А  ведь  он,  как  и  Моня,  зу-бной  техник.

    - Я  очень  извиняюсь...

    - Не  надо.  Вы  ещё  ничего  не  сделали.

    - ...Вы  думаете - он  будет  там  работать  по  специальности?

    - Наш  специалист  и  в  Африке — специалист.  Лишь  бы  руки  мыл  перед  работой.

    Окрылённый  моим  ответом  Моня  доверяет  мне  страшную  тайну.  Собачка тёти  Бебы,  обиженная,  что  её  заперли  в  гара-же,  в  виде  протеста  жидко  обгадила  всё  шампанское  в  ящи-ке,  которое  держат  там  же.  Теперь  ждут,  когда говно  засох-нет,  чтобы  его  отколупать  и  бутылки  подать  завтра  к  столу.  По большому  счёту  шампанское  в  дерьме — ерунда.  Лёля  не  удержалась  и  высказала  всё,  что  думает  о  современной  ки-нологии  Бебе,  потому  что  собачке  не могла.  Последняя  оби-делась  и  затаила  злобу.  Моня  боится,  что  Беба  с  собачкой  перейдут  линию  фронта  вечной,  теперь  мировой  войны  и  будут  гадить  в лагере  врагов.  Чем  существенно  усилят  про-тивную  сторону.

    - Там  тоже  кто-то  замуж  выходит?

    - Я  знаю...

    К  ресторану  мы  добрались  на  троллейбусе  очень  вовре-мя. Как  раз  подали  невесту.  Не  нашу.  Для  малого  зала.  Монина  дочка  быстренько  пристроилась  к  той  процессии.  Ей  очень  хотелось  кушать.  Наш  личный  состав  ещё долго  неприкаянно  топчется  у  входа  при  паршивой  погоде.  Нако-нец  подвезли нашу.  Выдернули  за  руку  из  машины.  Народ  обрадовался.  Промёрзли,  хочется водочки,  кушать,  душевно-го  тепла.  Рано  радовались!  Ещё  около  часа  все  причастные мнутся  между  лестницей  и  гардеробом,  но  стало  веселее.  Тепло,  светло.  Появилась  надежда.  У  гардероба  бдят  моло-дые,  тупо  глядя  перед  собой. Они  искренне  не  понимают  к  чему  эта  толпа,  которую  сами  пригласили,  когда  праздник  только  их.  На  лестнице  ступенек  на  пять  выше  кагала,  стоит  дядя  Боря,  обводя  всех  весёлыми  глазами.  Он-то  зна-ет,  что  всё  состоится  и  как.  Подпираю  стену  в  стороне  от  всех.  Кто-то,  что-то  шепнул  дядьке  и  убежал  наверх.

    - Прошу,  дорогие  мои,  пожалуйста,  проходите,- подхватил  тётю  Беллу  и  стал первой  парой  подниматься  наверх.

    За  ними  по  четыре  сразу  в  ряд  быстренько  разобрались  остальные.  Моня сбегал  за  дочкой,  выдернул  её  с  чужой  свадьбы,  где  она  уже  успела  стать своей,  с  вилкой  в  руке,  на  котором  флагом  болтается  шматочек  ветчины, пристроил  за  спину  дяде  Боре.  Лишь  формальные  виновники  торжес-тва  продолжали  под  руку  тупо  стеречь  гардероб.  О  них  просто  забыли.  Ой,  как  ошибались  глупые,  думая,  что  сей-час  начнётся. Ни  хрена  не  началось  ещё минут  пятнадцать-двадцать.  Колонна  упёрлась  в  основательные,  очень  торжес-твенные  дубовые  двери.  Створки  чуть  дрогнули,  сквозь  них  просочился   вертлявый  молодой  человек  с  микрофоном.

    - Дорогие  друзья,- сказал  он  микрофону,- сегодня  мы  соб-рались,  чтобы  отпраздновать  замечательное  событие  в  жи-зни  наших  молодых...  Борис  Натанович,  это  вы-и-ии?

    - Да, - ответил  дядька,- это  я.  Ай!

    Новобрачных  быстренько  протолкнули  вперёд,  потому  что  всем  надоели  условности  и  несогласованность  обслуживаю-щего  персонала  с  желудками  гостей. По  дороге  Эля  откуси-ла  от  ветчины  мониной  дочки.

    И  грянул  праздник!

    Всё  началось  свадебным  маршем  Мендельсона.  Что  это  за  музычка!  Цимес  мид  компот!  Большой  симфонический  оркестр,  действительно  собран  из  аидов,  но  только  трёх.  Баян,  барабан,  кларнет.  Кто  из  на  троих  не  знает  ноты,  у  кого  нет  музыкального  слуха,  кто  с  такими  данными  прова-лился  в  консерваторию  остаётся  только  гадать.  Играют  всё  и  громко. Инструментальный  состав  диктует  манеру  исполне-ния.  Это  был  ещё  тот  Мендельсон!  Весь  последующий  ве-чер  проходил  в  темпе  «Семь  сорок».  Столы  стоят  покоем  Все  почему-то  стараются  сесть  поближе  к  жениху  с  невес-той.  Устраиваюсь  в  самом  конце.  Веселье  раскрутилось  сра-зу  и  пошло  по  нарастающей.  Если  не  назойливость  тамады  Игорька,  как  он  представился,  то  гости  вообще  не  обраща-ли  бы  внимания  на  живую  причину  праздника.  Пью,  ем,  танцую.  Гуляю  на  весь  подарок.  Одна  дамочка  вся  в  мини  и  золоте  после  танца  поинтересовалась  сколько  ей  лет.

    - Двадцать.

    Заходится  фальшивым  смехом.  Будто  дзиньканье  стекла  выдают  за  хрустальный  звон.

    - Вы  мне  льстите.

    - Льщу,- признаюсь,  пойманный  на  горячем. 

    Девушку  это  не  смущает,  как  и  толстенное  обручальное  кольцо  на  пухленьком  пальчике.  Зовёт  после  гулянки  в  гос-ти.  Отговариваюсь  незнанием  местности,  но  предложение  интересное.  Стоит  обдумать.  Опять  музычка,  опять  девуш-ка  виляет  бёдрами  в  мою  сторону.  Позорно  сбегаю  думать  с  перекуром.

    Собрав  несколько  мужичков,  какой-то  клоун  рассказывает.

    - Шторм,  ветер,  качка.  На  палубу  не  выйти.  Ураган!  Под-нимаюсь  на  мостик,  говорю  капитану,  чтобы  отвернул  гра-дусов  на  двадцать,  как  бы  беды  не вышло.

    Понимаю,  что  это  нужный  дяде  для  устройства  Марика  парикмахер.

    - Послушался,  отвернул.  А  волна...

    Терпеть  не  могу  морекак.  Не  выдерживаю.

    - Гарнёт  выше  родного  сельсовета.  Бимсы  за  кнехты  заво-рачиваются.

    Бывший  цирюльник  уставился  на  меня  враз  протрезвев-шими  глазами.  Суетливо  загасил  сигарету  и  торопливо  за-семенил  в  зал.  Слушатели  потянулись  за ним.  На  меня  вы-летает  мой  ровесник  или  чуть  старше,  но  абсолютно  лысый.

    - Ты  Лёня  из  Питера,- тычет  в  меня  пальцем.

    - Нет.

    - Как  нет,  когда  я  тебя  знаю,- говорит  он  с  упорством  пьяного.

    Хорошо.  Я  из  Питера.  Мне  не  трудно.

    - А  ты  кто?

    - Я?- он  смеётся.- Ну  ты  хохмач!  Сёма — муж  Светы.

    - Ага!  Ну  да,  Светы...

    - Сестры  Марика.  Видел  нашего  Марика?

    - Ещё  как!

    - Молодец!

    - А  как  же!

    - Знаешь  на  ком  женился?

    - Откуда,  я  же  из  Питера.

    Во,  слушай.  Знаешь,  кто  её  дед?  О!  Родители — дрек.  Всю  жизнь  на  шее деда  невесты  сидят.  Дед  сидит на  золо-те.  Ювелир.  На  Победы  работал. Дом  на  Воровского  видел?  Денег — горы.  Для  внучки  ничего  не  жалеет.  Знаешь  сколь-ко  платье  её  стоит?  То-то.  На  свадьбу  трёхкомнатную  ква-ртиру  отвалил.  Новую.

    - Круто.

    Сёма  выдаёт,  аж,  захлёбывается.  Мне  о  царском  подарке  сообщить  забыли. И  правильно.  Я — дальний  родственник.  Могу  быть,  могу  и  нет.  Сёма  отваливает.  Только  затягива-юсь  на  свободе  появляется  моя  девушка.  И,  что  я  там сам  себе  думаю?

    - Потанцуем?-игриво  спрашивает  она.

    Ещё  как!  Даже  попрыгаем.  Подхватываю.  Идём  к лифтам.  Моё  номер значительно  выше.

    Успеваем  привести  себя  в  порядок — и  в  зал  на  мороже-ное.  К  полуночи народ  начинает  терять  интерес  к  происхо-дящему,  тем  более,  что  горючее  уже всё  употреблено.  Из-бранных  завтра  ждёт  продолжение  на  Воровского  17.  Мой поезд  в  2.35.  Стою  с  «дипломатом»  в  руке.  Жду  лифт.  Тренькнул  звоночек, двери  разъехались.  На  меня  выходят  новобрачные.

    - Ты  куда?-спрашивает  Эля.  Марк  насуплено  молчит.  Я  у  него  не  вызываю положительных  эмоций.  Он  у  меня  не  вы-зывает  ни  каких.

    - Домой.  Спать  хочется.

    - А  завтра?

    - Дела.

    - Возьми  ключ  от  номера,-поворачивается  Эля  к  мужу.

    - Идём  вместе.

    - Ты  что  не  слышал?- тон  у  родственницы  бронебойный.  Я  за  неё  спокоен.

    Молодой  зло  идёт  к  дежурной  по  этажу.

    - Сейчас  морока  будет.  Надо  ойкать,  айкать,  вздыхать...  Первая  брачная  ночь.

    - Насколько  я  помню  для  тебя  в  этом  ничего  неожидан-ного  нет.  Сама  говорила.

    - Для  меня — да.

    - Стерпится,  слюбится.  Если  не  изменяет  мне  память,  твой  постулат.

    - Слушай,  давай  убежим!

    - Куда?

    - К  тебе  на  судно.

    - Мой  пароход  болтается  где-то  посередине  Атлантики.  Успеем?  Иди,  муж ждёт.

    - Дурак!

    - Муж?  Не  исключено.

    Лето  2002.  Жара,  интифада,  забастовка  портовых  рабочих.  Четвёртые  сутки стою  в  Ашдоде.  Судно  не  могут  догрузить.  При  таких  еврейских  темпах  работы  стоять  ещё  суток  двое,  как  минимум.                                                   

    Солнечные  зайчики,  играясь,  скачут  с  палубы  на  перебо-рки  каюты  и  обратно.  Что-то  мне  скучно,  аж,  на  душе  хо-лодно.  Одиночество  само  по  себе  не смертельно.  Страшно,  когда  понимаешь  это.  Наверное,  я  уже  не  плаваю.  Болтаю-  сь  в  море.  Что-то  часто  стал  мне  вспоминаться  старый,  му-дрый  капитан  Табачник  Исаак  Романович.  Жив  ли  он?

    Девяностые  годы  круто  переложили  руль  моей  судьбы.  Ушла  Роза.  Её  смерть  стала  для  меня  неким  водоразделом.  Посыпалось  карточным  домиком  на  ветру  всё:  Страна,  па-роходство,  жизнь,  уверенность,  что  завтра  случится.  Хлеб-нул  всего  и  разного,  пока  не  пристроился  командовать  мале-ньким  пассажирским  судном.  Когда-то  линейный  пассажир  для  коротких  переходов,  гниющий  у  стенки  СРЗ  в  Сухом  Лимане  купило  частное,  очень  влиятельное  лицо  и  превра-тило  в  яхту.  Миллионы  свои  лицо  измеряло  не  цифрами,  но  шагами.  Десять  шагов  миллионов,  два — миллиардов.  Примерно  так.  Яхта  всегда  стояла  поблизости  от  лица.  Где  лицо — там  и  плавсредство.  Обычно  Италия  или  Лазурный  берег.  Любило  оно  свой  пароход — спасу  нет.  Выходили  на  морские  прогулки.  Иногда  на  сутки,  случалось — на  месяц.  Как  лицо  укачается,  сразу  алес  на  берег.  Что  творилось  на  борту,  какие  гости  бывали  и,  как  себя  вели,  можно  не  один  роман  написать.  В  том  числе  и  порнографический.  Жалова-ться  грех.  Платило  лицо  достойно.  Относилось  уважитель-но.  Я  выправил  себе  международный  сертификат.  Так,  на  всякий  случай.  И  он  наступил.  Чего-то  понесло  наше  лицо  в  Москву.  То  ли  ностальгия  замучила,  то  ли  тоска  по  бра-танам  обуяла.  Всё  состоялось  моментально.  Похоронили  со  всеми  почестями  на  Новодевичьем  кладбище.

    Во  владение  яхтой  вступили  ноги.  Потому  что кроме  них,  растущих  из  коренных  зубов  у  вдовы  больше  ничего  нет.  Ноги  осматривали  плавсобственность  в  сопровождении  бой-френда — гора  мускулов  и  самая  малость  ушей.  Яхта  ногам  не  подошла  по  цвету.  И  пошли  мы  на  слом  в  Бремен.

    В  Германии  совершенно  случайно  мне  улыбнулась  удача.  Служу  в  одной  из  старейших  судоходных  компаний.  В  пол-ной  мере  могу  оценить  положение  капитана  в  свободном  мире.  Командую  контейнеровозом  «Ганза».  Суд-о  достаточно  большое.  Привыкать  не  надо.  Объединение  страны  несомне-нно  пошло  на  пользу  флоту.  Профессиональные  моряки  из  восточных  земель,  хлынувшие  на  флот,  вытеснили  турок,  арабов,  малайцев  и  прочий  географический  интернационал  временщиков. Германия,  как  и  бывший  Союз,  морская  дер-жава.  Уставы  и  требования  к  службе  очень  похожи.  В  этом  смысле  мне  легко. Во  время  командованием  яхтой  сумел  на-копить  подкожного  жира.  Сейчас  заработок — грех  жалова-ться.  Решил  вложить  в  недвижимость.  Купил  маленький  двухэтажный  домик.  То  ли  в  большой  деревне,  или  в город- ке,  но  с  площадью  и  ратушей.  Городок  окружён  холмами,  поросшими  лесом.  Несколько  отпусков  провёл  там.  Битте,  гер  Гонопольски,  яволь,  гер  Гонопольски,  гутен  таг,  гер  Го-нопольски.  Даже  звук  автомобильного  мотора  не раздражает. Жизнь  спокойна  и  размерена.

    Что-то  мне  сегодня  холодно.  Неожиданно  вспоминаю,  что  по  слухам  мои  павлославские  родичи  тут.  Надо  их  найти.  Звоню  агенту,  прошу  розыскать  телефонные  номера Кривых  или Хаймовичей.  Агент  на  то  и  существует,  чтобы  чёрта  лысого  вам  на  судно приволочь.  Боже!  Сколько  в  Израиле  людей  с  редкой  фамилией Кривой,  а Хаймовичей,  словно  мо-шкары  в  рое.  Иду  методом  исключения.  Выбираю   тех,  у  кого  телефон  общий.  С  первого  раза  попадаю.  В  трубке  чем-то  очень  знакомый  голос.          

    - Дядя  Боря?

    - Нет.

    - Фима?

    - Кто  это?

    - Гонопольский.

    - Петя  из  Хайфы?  Ты  в  Ашдоде?  Так,  заходи,  ждём.

    - Владимир.  Внук  тёти  Розы  Гонопольской.

    - Тётя  Роза...  тётя  Роза...  Да,  тётя  Роза!  Володя!  Ты  где?  В  Израиле?

    - Да  в  Ашдоде.

    - Давно  у  нас?

    - Четверо  суток.

    - Минуточку...  сейчас...- скорее  всего  Фима  потащился  ку-да-то  с  трубкой. Слышимость  отличная.

    - Володя  Гонопольский  приехал.

    - Ну  и  что?-женский  голос.

    - Пригласить  надо.

    - Зачем?

    - Он  наш  родственник.  В  частности — твой  брат.  Четыре  дня  в  стране.  Не удобно...

    - Троюродный.  Седьмая  вода  на  киселе.  Он  четыре  дня,  ты — семь  лет  и всё  не  соображаешь.  Может,  ему  ночевать  негде  или  денег  нет.  Мы  не  Сохнут.

    - Неудобно...

    - Марк  будет  недоволен.  Спроси — что  ему  надо?

    Противно.  Связь  прерываю.  Настроение — полное  говно,  но  душевный  холод  проходит.  С  такими  родственничками  уж  лучше  полное  одиночество.  Решаю  сойти  на  берег  раз-грузиться  по  полной  программе.  Как?  Там  видно  будет.  Для  начала  выпью  пиво  в  Ашдоде.  Вызываю  старпома.

    - Гюнтер,  я  схожу  на  берег.  Возможно,  до  утра.

    - Есть!  Такси,  капитан?

    - Да,  пожалуйста.

    Не  самая  удачная  мысль  пить  пиво  в  Ашдоде.  Пока  ниче-го  лучшего  в  голову  не  пришло.  Сижу  в  кафе.  Пью.  Чувст-вую  на  себе  пристальный  взгляд. Аж,  волосы  на  затылке  за-шевелились.  Оборачиваюсь.  Две  разновозрастные блондинки.  Обеим  за  тридцать,  но  до  сорока.

    - Володя?!

    Эля!  Вот  кого  я  сейчас  видеть  не  хочу,  но  делать  нечего.  Сколько  ей?  37.  Пожопела,  изменилась  лицом,  заматерела.

    - Здравствуй.

    - Что  ты  тут  делаешь?

    - Пиво  пью.  Присаживайтесь,  пожалуйста,- встаю,  жду,  когда  дамы  усядутся.

тттт-Что  вам  заказать?

    Обе  удивлены.  Знаю,  что  в  Израиле  нравы  упрощены  до  предела,  но  не  настолько  же!  Выбирают  кофе.  Заказываю.

    - Моя  лучшая  подруга  Алла.

    - Очень  приятно! - опять  встаю.  Идиотское  воспитание.  Ничего  поделать  не  могу.

    - Мы  тут  живём.

    - Разговаривал  с  Фимой  по  телефону.

    - Только  с  работы.  Ещё  не  в  курсе.  Давно  в  стране?

    - Четверо  суток.

    - Совсем  свежий  олим,- улыбается  Алла.  Улыбка  у  неё  красивая,  открытая  и добрая.

    - Вот  олимы  пошли, - завидует  Эля. - Мы  на  автобус  боя-лись  потратиться. Пешком  всюду  ходили  по  жаре.  Ноги  по  колени  стёрли.  А  теперь  пиво  в  ресторанах  пьют,  дам  в  кафе  угощают.

    - Не  пей,- опять  улыбается  Алла.

    - Между  прочим,  он — мой  родственник,- тон  Эли  начина-ет  крепчать.- Володя,  можно  тебя  на  минутку?

    Встаю,  извиняюсь  перед  Аллой,  отходим.

    - Что  собираешься  делать?

    Пожимаю  плечами.

    - Пошли  к  нам.

    - Уже  поздно.

    Эля  поняла  мой  ответ,  по-своему.

    - Если  ты  сейчас  останешься  с  этой  сучкой,  считай — у  тебя  родственников нет.

    - Опоздала.  Всё  произошло  пару  часов  назад.

    Племянница,  уже  бывшая,  резко  поворачивается  и  уходит.  Возвращаюсь  за столик.

    - Проблемы  с  родственницей?

    - Чтобы  были  проблемы,  надо  иметь  родственников.  Мне  повезло.  У  меня их  нет.

    - Беседер.  «Если  ты  сейчас  пойдёшь  с  этой  сучкой...»  и  так  далее.

    - Откуда  знаете?

    - Лучшая  я  подруга  или  кто?  Любимый  эпитет  Эли.  Для  мужчин — козёл.

    - Сучка — лучшая  подруга?  Оригинально.  В  стиле  модерн.

    - Ничего  особенного.  Вы  в  Израиле.  Тут  живут  евреи  и  здесь — Восток.

    - Ну?

    - На  Востоке  нет  вечной  любви  или  вечной  дружбы.  Веч-на личная выгода  и  наша  любовь  к  «пара  копеек».  От  этого  зависит  и  любовь,  и  наша дружба,  и  ненависть.  Дружба  кре-пнет  от  того  насколько  ваше  положение  хуже  моего  или  хо-тя  бы  равное.

    - Если  моё  лучше?

    - Тогда  начинается  заклятая  дружба.  Внешне  всё  благопри-стойно.  Пикники  «ле  эш»,  совместные  поездки  на  отдых,  но  будьте  бдительны. Вас  в  любой  момент  подставят.  По  крупному  и  мелочи.  Неважно.  Лишь  бы  вам  было  приятно.

    - У  кого  сейчас  положение  лучше?

    - Давка,  раз  я  сучка...

    Чувствую  себя  умной  собакой.  Слов  не  знаю, но  понимаю  общий  смысл. Предложить  ей  перейти  на  английский  или  немецкий?  Всё  равно  это  будет суржик  с  ивритом.

    - У  вас.

    - Бидиюк.

    - Где  вы  так  крепко  сдружились?

    - Где  могут  сойтись  олимы?  В  ульпане и на овощном  шук.  Потом  квартиру вместе  снимали.  История  рагиля,  как  вода  из  крана.  Пойдёте  в  ульпан,  заведёте  себе  друзей.  Попьёте  водочки.

    - Не  состоится.

    - Водочка?

    - Э...  ульпан.

    - А  кен?  Почему?

    - Завтра  вечером,  в  крайнем  случае — послезавтра  уйду  из  Израиля.

    - Куда?

    - В  Италию.

    - Не  поняла?

    - Я — моряк.  Догружусь  и  дальше.

    - Романтика.

    - Образ  жизни.

    Ещё  с  часок  приятно  пообщались,  пока  где-то  рядом  не  засигналила  машина.

    - Явился,- довольно  неприязненно  сказала  Алла.- Увы,  мне  пора.

    - Муж?

    - Если  бы.  Хавер.  Друг,  Точнее — любовник.  Я  позволяю  спать  с  собой,  потому  что  спать  с  кем-то  надо.  Природа  требует,  врачи  рекомендуют.  За  это пользуюсь  в  любое  вре-мя  транспортом  и  грубой  мужской  силой  на  домашних  ра-ботах.  Это  вам  о  местной  любви.  Во  всяком  случае  в среде  русскоязычных.  Один  не  вытянешь,  вдвоём — противно.  Го-споди,  как хочется  настоящего  мужика,  чтобы  сказал — сде-лал!

    - Тут  нет?

    - Наверное  есть,  мне  не  попадались.

    - Разговор  с  красавицей  Аллой  оставил  неприятный  оса-док.  Не  всё  чудесно на  Святой  Земле,  хотя  бы  в  личном  плане.  И  сигареты  кончились.  Иду  к  киоску.  Взглядом  слу-чайно  утыкаюсь  в  старика,  выходящего  из  супермаркета. Пакеты.  Какой-то,  как  тень.  Очень  знакомое  лицо.  Неаккура-тная  марксова  борода,  оправа  очков  советского  периода.  Рубашка  точно  оттуда.

    - Фима!

    Останавливается.  Долго  всматривается  в  меня.

    - Володя  Гонопольский!  Вот  это  да!

    - Тащу  его  с  пакетами  к  ближайшим  столикам,  где  что-нибудь  подают.

    - Пиво  будешь?

    Он  мнётся,  что-то  бубнит,  пытается  отказаться.

    - Я  наливаю.

    - Буду!  Дай  закурить.

    Покупаю  ему  пачку  сигарет.

    - Как  вы,  Фима?

    - Живём.  Если  ты  думаешь,  что  тут  сахар — очень  ошиба-ешься.  Ты  зря  сюда  приехал.  В  Германии  гораздо  лучше.  Наш  знакомый  там.  Открыл  ювелирную  лавочку. Всё  свежая  копейка.

    - Раз  зря,  завтра  ухожу.

    Фима  долго  смотрит  на  меня.  Начинает  что-то  понимать.

    - Ты  на  корабле?

    - Конечно.

    - Украинском?

    - Немецком.

    - А  живёшь?- у  него  на  лбу  начинает  пульсировать  жилка.

    - И  живу  там.

    Фима  тяжело,  с  надрывом  вздыхает.

    - Элька  несколько  раз  собиралась  к  тебе  уходить,  даже  когда  Лёвушку  родила.  Мы  удерживали.

    - Сколько  у  неё  детей? 

    - Двое.  Мальчик  старший.  И  Ница.  Идиоты!  Сейчас  бы  жили  в  Германии. Это  мы  их  сюда  отправили.

    Кто  о  чём,  а  вшивый  о  бане.

    Эля  с  мужем  и  маленьким  сыном  прикатили  сюда  за  сча-стьем  в  числе  первых — летом  девяностого.  Кто  был  иници-атором  отъезда — неизвестно.  Зная характер  девочки,  я  не  очень  поверил  Фиме.  Счастье  оказалось  в  том,  что  их прию-тила  приятельница  дяди  Бори  и  тёти  Беллы — женщина  с  определённым весом  в  галуте,  крученная  жизнью,  битая  обс-тоятельствами.  Марка  тут  же пристроила  мыть  посуду  в  ре-сторане.  Там  можно  было  кушать,  давали  домой, что  очень  важно  для  олимовского  бюджета,  но  выносить  помои  в  вы-соком звании  советского  массового  инженера  было  противно  мужу  Эли.  Сама  в  виде  эксперимента  попробовала  помыть  полы  там,  где  жила.  Опыт  дал  отрица-тельный  результат.  Нечего  браться  за  то,  что  никогда  в  жизни  не  делала. Вско-ре  приятельница  деда  с  бабкой  прямо  сказала,  что  они  не  маленькие  раз каждую  ночь  пытаются  громко  размножаться  и  не  дают  ей  спать.  Пора  начинать  самостоятельную  жизнь.  В  неё  Марк  ушёл  из  ресторана  без  зарплаты. Пришлось  ис-кать  съёмную  квартиру.  В  семье  не  было  денег,  но  появи-лись элины  скандалы.  В  конце-концов,  сделав  кучу  долгов  Марк  устроился  в  магазин  в  Тель-Авиве.  Владелец  платил  унизительно  мало,  кормил  обедом  и  работа  сидячая,  как  в  КБ,  где  Марк  коротал  дни  до  отъезда  на  Землю  Обетован-ную.  Эля  пошла  учиться  на  курсы  от  министерства  обсор-бции.  Курсы  готовили  хорошо,  фундаментально.  Давали  спе-циальность,  по  которой  в  Израиле нет,  не  было  и  не  будет  работы.  Правда,  преподаватели  говорили,  что  одна  вакансия  есть.  В  Велингтоне,  но  из-за  расстояний,  они  точно  не  зна-ют,  что   творится  в  Новой  Зеландии.  Эля  опять  принялась  за  скандалы.  У  неё  началась  депрессия.  В  письмах  домой    требовала  приезда  родителей,  бабы,  а  главное деда  с  долла-рами,  без  которых  жизнь  тут  теряет  всякий  смысл.  

    Остальные  осчастливили  Израиль  в  девяносто  пятом.  Дя-дя  Боря  опытным глазом  окинул  заоконный  пейзаж,  упёрся  взглядом  в  стену  соседнего  дома  и быстро  разобрался  в  этой  еврейской  жизни.

    - Надо  покупать  квартиру.  А!

    И  купил  две  машины.  Себе  получше,  Марку  подешевле.  В  надежде  на  то, что  единственная  внучка  перестанет  ходи-ть  пешком.  Марк  не  возражал.  Там он  ездил  вообще  на  па-пином  добитке.  Жильё  дядя  Боря  прикупил  в  глухомани  из-раильского  севера,  где  нет  географии.

    - Далеко,  опасно,  но  дёшево  и  целая  вилла,- делился  мыс-лями  о  наболевшем довольный  приобретением  дядька.

    Кроме  вышеперечисленных  прелестей  там  нет  работы  для  молодых.  Правды ради  надо  заметить,  что  для  Марка  нет  работы  и  в  Ашдоде.  При  его  росте  и самомнении  пахать  простым  рабочим  ниже  собственного  достоинства  мужа Эли.  Хватило  ресторанной  посуды.  Все  остальные  взрослые  чле-ны  семьи  живут  на  пособие  по  старости  от  Битуах  Леуми.  Год  искали  кому  сдать  благоприобретённое  в  прериях  жи-льё.  Наконец  нашлись  добровольцы — многочисленная  се-мейка  деятельных  бухарских  евреев.  Ребята  в  тюбитейках  споро взялись  за  дело.  Первый  этаж они  тут  же  стали  прев-ращать  в  магазин.  Марк попробовал  возмутиться,  но  дед  жены  быстро  поставил  его  на  место.

    - Ты  там  жить  собираешься  и  на  что?  Пусть  хоть  копей-ку  приносит. Ай!

    Мишпуха  осталась  в  Ашдоде,  кочуя  со  схерута  на  схерут.  Жили  всем  гамузом  хорошо — со  скандалами,  дрязгами,  вы-яснением  отношений.  Им  бы  разбежаться  по  разным  углам,  тем  более,  что  патриарх  рода — дядя  Боря  скоропостижно  скончался.  Однако,  ни  одному  индивидууму  финансовое  по-ложение не  позволяет  стать  в  позу.  После  смерти  главы,  се-мейка  несколько  притихла. Не  надолго.  Первым  очухался  Марк.  Вдруг  решил,  что  он  главный,  но  не глава  семьи.  Ею  себя  считает  Эля.  Всё  опять  пошло  чудненько.  Крики,  скан- далы,  дрязги.  Только  на  более  низком  материальном  уровне.  Лёва,  который тут  Арье,  попробовал  привести  домой  хаверу  и  выселить  из  комнаты  сестру  в  компаньёнки  прабабке,  что  дружбы  между  народами  не  прибавило. Доллары,  что  оста-лись  от  фундаментальных  приобретений,  на  которые  каж- дый  член  семейки  имеет  свои  виды,  прибрала  к  рукам  и  неизвестно,  где  спрятала  тётя  Белла.  Банкам,  как  и  советс-ким  сберкассам  она  не  доверяет.

    - Это  мне  на  похороны.  Прамо  не  знаю...

    Фима,  ставший  чудовищно  наблюдательным  в  Израиле,  заметил — на  такую сумму  можно  похоронить  половину  ст-раны. 

    Марк  последние  годы  учится.  Неизвестно  чему,  непонят-но  для  чего,  но часть  курсов  уже  окончил.  Оставшиеся  съе-дают  львиную  долю  семейного  бюджета.  Такое  времяпрепро-вождение  называет  вложением  в  будущее,  хотя  ничего  кро-ме  очередного  магазина,  которых  поменял  уже  изрядно,  на  горизонте нет.  Как  и  весь  Израиль,  родственники  надеются,  что  будет  хорошо.  Когда? Неважно.  Главное  дожить.

    - Пойду — поднимается  со  стула  Фима. - Спасибо  за  пиво.

    - Брось.

    - Знаешь,  я  всегда  хожу  в  супер,  когда  Эля  возвращается  с  работы  в  плохом  настроении.  Так  можно  избежать  сканда-ла.  Или  скандала  без  меня.

    - Сегодня  тоже?

    - Плачет  в  их  комнате. 

    Возвращаюсь  на  борт  из  Тель-Авива  в  четыре  утра.  В  во-семь  позавтракал. Накопились  кое-какие  дела.  После  обеда  решил  прилечь.  Нас  стали  грузить. Вечером  снимемся.  Зво-нит  вахтенный  помощник.

    - К  вам  женщина,  капитан.

    Только  Эли  сейчас  не  хватает.

    - Проводите.

    Совсем  невероятное — Алла.

    - Удивлены?

    - Как  вы  меня  нашли?

    - Я  же  говорила,  что  вы  в  Израиле.  Тут  самая  большая  тайна  остаётся  ею не  более  двух  часов.  Дальше  её  обсужда-ют  на  шуке.  Я  погнала  своего хавера.

    - Не  зря?

    - Лучше  один  раз  быть  счастливой,  чем  всю  жизнь  жале-ть  о  упущенном шансе.

    С  шансом,  конечно.  Тяжело  прихожу  в  себя.  Кажется  сер-дце  выскочит  через  рот.  Крепко  стискиваю  зубы.  Может,  так  жив  останусь.  Алла  положила мне  голову  на  грудь.

    - Стучит.

    - Пока.

    - Ты  настоящий  мужчина — хищник.

    - Ещё  разок  побуду  им — и  жизнь  в  прошлом.

    - Я  влюбчивая  дура,  правда?

    Все  женщины  одинаковы.  Всегда  после  секса  ищут  оправ-дание  своему  поступку  и,  главное,  находят  довольно  убеди-тельное.  Значит  встанет,  примет душ,  оденется,  скажет,  что  ей  пора.  Провожу  до  проходной.  Ну-с,  программа  пребыва-ния  в  Израиле  выполнена  вполне. Не  тот  сценарий!  Начи-наю  теряться.  Алла,  не  изменив  положения, начинает в  груд-ную  клетку  рассказывать  свою  не  самую  удачную  и  счаст-ливую  жизнь в  эмиграции,  как  бы  эта  эмиграция  красиво  не  называлась.  Подняла  голову. Глажу  её  по  волосам.

    - Жалеешь?

    - Сопереживаю.

    - Оставайся  со  мной,  Володя,  Я  тебя  очень  любить  буду.  Кожей  чувствую — ты  мой.  Может,  я  тебя  всю  жизнь  ищу.  Знаешь  какая  во  мне  преданность!

    - Очень  скоро  мне  пятьдесят.  Тебе  хорошо,  если  тридцать.

    - Тридцать  два.  Ну  и  что?

    - Я  профессионально  и  психологически — вечный  скита-лец.  Это  кроме  разницы  в  возрасте.  Мне  страшно.

    - Ты  веришь  в  любовь?

   Задумываюсь.  Кто-то  должен  получить  мой  домик  в  город-ке.  Почему  не  она?   

     - Наверное,  верю.

    - Женат,  дети  есть?

    - В  разводе.  Брак  длился  ровно  шесть  дней.  Насколько  я  знаю — детей  нет, хотя  и  за  меньший  временной  отрезок  можно  стать  отцом.

    - Трусишь?

    - Боюсь.

    - Володя,  как  провожают  в  море?

    Открываю  рот  и  понимаю — о  ощущениях  ничего  сказать  не  могу.  Меня никто  никогда  не  провожал.  Могу  передать  только  картинку.

    - Я  тебя  провожу.

    - Разберись  в  себе  и  я  приду  за  тобой.

    - На  корабле  с  алыми  парусами?

    - Обязательно.

    Снялся  из  Ашдода  вечером.  Фиолетовые  сумерки  пелена-ли  Святую  Землю. Всё  время  держу  боковым  зрением  женс-кую  фигурку  на  причале.  Чёрт  возьми!  Оказывается  очень  приятно,  когда  тебя  провожают  в  море!

    - Ваша  женщина,  капитан,-говорит  чиф.

    - Откуда  знаете,  Гюнтер?

    - По  глазам.  У  моей  Марты  такие  же  глаза,  когда  она  провожает  меня  в рейс.  Не  замечали?

    Не  замечал. Я,  к  сожалению,  многого  не  заметил  в  жиз-ни.  Вдруг  чувствую, что  на  плаву.  Рано  ещё  сушить  якоря!  Меня  тянет  в  порт  Ашдод!

    - Гюнтер,  вы  представляете  наше  судно  под  алыми  пару-сами?

    Точный,  исполнительный,  педантичный  немец,  прекрасный  моряк  удивлённо уставился  на  меня.

    - Простите,  капитан,  но  у  нас  два  главных  двигателя.  Од-новременно  выйти из  строя  они  не  могут.  Не  реально.  Вспомогательные  системы  дублированы. И  у  нас  нет  мачт.

    Мне  весело.  Время  покажет,  но  я  почему-то  уверен,  что  и  контейнеровоз, построенный  на  рубеже  веков  высоких  технологий,  может  ходить  под  алыми парусами.

    «Ганза»  завершил  циркуляцию  поворота.  Удаляющиеся  огоньки  теперь  видны  с  правого  борта.  Выхожу  на  крыло,  в  бинокль  смотрю  на  узенькую  поло-ску  между  небом  и  морем,  где  живут  люди.  Там  меня  обещала  ждать  женщина Очень  хочется,  чтобы  так  и  было.

    

       

          

                

    Большой Тель-Авив. 2002 год.